Голый завтрак

Чистильщик обуви нацепил зазывную улыбку и заглянул в холодные, безжизненные подводные глаза Матроса, глаза без тени сердечного тепла, вожделения или ненависти, да и любого чувства из тех, что мальчишка когда-либо испытывал сам или замечал в других, одновременно спокойные и настороженные, отрешенные и хищные.

Матрос наклонился вперед и приложил палец к руке мальчишки с внутренней стороны, у локтя. Он заговорил своим безжизненным джанковым шепотом:

– С такими венами, малыш, я бы горя не знал!

Он рассмеялся: этот невеселый сдавленный смех, казалось, выполнял некую непонятную ориентационную функцию, подобно писку летучей мыши. Матрос издал три смешка. Потом перестал смеяться и замер, прислушавшись к самому себе. Он уловил безмолвную частоту колебаний джанка. Его скуластое лицо разгладилось, как желтый воск. Он подождал полсигареты. Матрос умел ждать. Но глаза его горели чудовищной, невыносимой жаждой. Медленно, стараясь ничем не выдать крайнего нетерпения, он слегка повернул голову и засек только что вошедшего человека. «Толстяк» Терминал сидел, окидывая кафе взглядом пустых перископических глаз. Когда его взгляд миновал Матроса, он едва заметно кивнул. Подобный жест можно было ощутить только нервами, оголенными во время джанковой болезни.

Матрос дал мальчишке монету. Своей плывущей походкой он подошел к столику Толстяка и сел. Они долго сидели молча. Кафе было вмуровано в боковую стену каменного пандуса на дне глубокого белого каньона каменной кладки. Туда толпами валили немые как рыбы жители Города с лицами, отмеченными печатью мерзких пристрастий и низменных страстей. Освещенное кафе было опущенным в черную пучину водолазным колоколом с оборванным тросом.

Матрос полировал ногти лацканами своего шерстяного клетчатого пиджака. Он насвистывал какой-то мотивчик сквозь блестящие желтые зубы.

Когда он шевелился, его одежда источала миазмы плесени, затхлый запах опустевших раздевалок. С фосфоресцирующей напряженностью во взгляде он изучал свои ногти.

– Хорошие новости, Толстяк. Могу раздобыть двадцать. Само собой, нужен аванс.

– На кой мне рисковать?

– Не в кармане же у меня эти двадцать яиц. Поверь, тут все прозрачно, как студень. Ну что тебе стоит! – Матрос смотрел на свои ногти, словно изучая навигационную карту. – Ты же знаешь, я никогда не подвожу.

– Давай тридцать. И десятичная трубка авансом. Завтра в это же время.

– Трубка нужна сейчас, Толстяк.

– Прогуляйся и получишь.

Матрос спустился на Рыночную площадь. Уличный мальчишка поднес к лицу Матроса газету, скрыв манипуляции, которые проделал с авторучкой Матроса. Матрос пошел дальше. Он достал ручку, расколол ее, как орех, толстыми, фиброзными розовыми пальцами и извлек оттуда свинцовую трубочку. Один конец трубочки он обрезал маленьким кривым ножичком. Оттуда повалила черная дымка, накипью повисшая в воздухе. Лицо Матроса растаяло в тумане. Его губы вытянулись длинной трубочкой, и он всосал черный туман, завибрировавший в сверхзвуковой перистальтике и исчезнувший с бесшумным розовым взрывом. Лицо Матроса вновь очутилось в фокусе, невыносимо резко очерченное, с желтым выжженным клеймом джанка, опалившим серые ляжки миллионов орущих наркотов.

– Месяц продержусь, – решил он, посмотрев в невидимое зеркало.

Все улицы Города отлого спускаются меж углубляющимися каньонами к огромной почкообразной площади, погруженной во тьму. Стены улиц и площади изрыты тесными жилыми ячейками и кафе – одни глубиной в несколько футов, другие простираются вглубь невидимой сетью комнат и коридоров.

На всех уровнях пересекаются мосты, подвесные леса и канатные дороги. К прохожим молча, назойливо прижимаются юные кататоники, одетые женщинами, в платья из дерюги и мерзкие лохмотья, лица густо, грубо размалеваны яркими цветами в попытке скрыть многослойные следы побоев – арабески рваных гноящихся шрамов глубиной до самых костей жемчужного цвета.

Торговцы Черным Мясом, плотью гигантской черной водяной многоножки, – достигающей иногда шести футов в длину, – которая встречается в стране черных скал и радужно-бурых лагун, выставляют на продажу парализованных ракообразных в тайных уголках Рыночной площади, видных только Мясоедам.

Хранители устарелых немыслимых ремесел, лопочущие по-этрусски, наркоманы, пристрастившиеся к еще не синтезированным наркотикам, спекулянты с черного рынка Третьей мировой войны, ампутаторы телепатической восприимчивости, остеопаты духа, следователи по делам о нарушениях правил, предрекаемых вежливыми параноиками-шахматистами, курьеры, вручающие бессвязные, написанные гебефренической стенографией судебные распоряжения об отвратительных увечьях души, чиновники беззаконных полицейских государств, торговцы подержанными изысканными снами и сладостными воспоминаниями, проверенными на клетках, чья чувствительность повышена во время джанковых ломок, и полученными в обмен на сырьевые ресурсы воли, запойные любители Тяжелой Жидкости, запечатанной в полупрозрачный янтарь грез.