Гон спозаранку

Еще Бринда готовила для м-ра Джимми ленч и обед, но он редко что-нибудь ел. Она говорила маме, что готовить на него — пустой перевод продуктов и времени, но мама все равно велела готовить и накрывать на стол, хоть он приходит, хоть нет, когда позвонит колокольчик к обеду. Теперь Бринда ограничивалась только холодными блюдами, вроде тонюсеньких сандвичей. Она заворачивала их в вощеную бумагу и ставила в холодильник. Холодильник был забит завтраками и обедами м-ра Джимми; его загромождали стоявшие одно на другом блюдечки и мисочки, а потом, придя утром, она вдруг находила его опустошенным — огромные запасы исчезали, словно ночью на холодильник совершила набег орава голодных гостей, а весь стол был заставлен тарелками и блюдами с остатками пищи, и Бринда знала — да, так оно и было, м-р Джимми пригласил к себе целую толпу, разграбившую холодильник и уничтожившую все съестные припасы м-ра Джимми, к которым сам он не прикоснулся. Но Бринда больше не рассказывала маме, что творилось у Креннингов, потому что однажды мама все-таки поднялась с постели и отправилась к Креннингам, чтобы наставить м-ра Джимми на путь истинный. Но к тому времени, как она добралась туда, она слишком ослабела и запыхалась, чтобы вести с ним разговоры. Она посмотрела на него, покачала головой и залилась слезами — вот и все, что она смогла сделать. Даже не смогла подняться по лестнице навестить миссис Креннинг, и м-ру Джимми пришлось проводить ее к своей машине и отвезти домой. В машине она пыхтела, словно старый пес, и только и смогла произнести:

— Ах, мистер Джимми, зачем вы так делаете?

В это утро Бринда довольно долго ждала во Дворе, пока м-р Джимми кончит свой утренний кофе. Иногда после кофе он, мигая и щурясь, выходил через затянутую сеткой дверь во двор и шел в «студию», маленькое, побеленное строение со стеклянной крышей, куда никто, кроме него, никогда не входил. В стенах этого дома не было ни одного окна, через которое можно было бы заглянуть туда, но однажды, уехав в город, он оставил дверь открытой, Бринда пошла затворить ее и увидела там жуткий разгром, словно в студии был заперт ураган или какой-нибудь демон; но в тот момент там стояла полная тишина — только жужжала муха, — а ураган, или демон, или еще кто там такой, сокрушив и перевернув вверх дном все, что находилось под огромным голубым глазом стеклянного окна в потолке, рухнул в изнеможении или умер. Сперва Бринда подумала пойти прибрать там, но было в этом беспорядке что-то такое, какая-то внушавшая ужас неестественность, что она только захлопнула дверь и вернулась к занятию, которое успокаивающе действовало на нее: к уборке постелей. Ей всегда было нужно застлать несколько постелей; исключение составляла кровать миссис Креннинг. Ее кровать стелила ночная сиделка, выбрасывавшая испачканные простыни в коридор — Бринде на стирку. С тех пор как Бринда сменила здесь маму, в доме перебывало пять сиделок, и все они ушли по одной и той же причине, жалуясь, что по ночам тут творятся несусветные дела, терпеть которые никак невозможно. Сейчас ночной сиделкой при миссис Креннинг работал мужчина, омерзительно вульгарный и грубый рыжий парень, с огромными, величиной с окорок ручищами, покрытыми густой порослью белых волос. Бринда была слишком шокирована этой переменой, чтобы рассказать о ней маме. До одиннадцати часов, пока не придет дневная сиделка, она боялась подниматься наверх. Однажды ей все-таки пришлось подняться наверх, чтобы разбудить м-ра Джимми, которому позвонили по междугородному из Нью-Йорка, и, когда она спускалась по лестнице, парень, служивший ночной сиделкой, присев на корточки, ухмыляясь и показывая ей язык, преградил ей дорогу.

— Разрешите, пожалуйста, пройти, — сказала она и попыталась прошмыгнуть мимо, но он вскочил ей вдогонку и одной рукой, похожей на оживший красный окорок, повалил ее, а другой грубо и нагло стал хватать ее за грудь и живот, так что она закричала и кричала до тех пор, пока м-р Джимми и его ночной гость нагишом не выскочили из комнаты, и парню пришлось отпустить ее, сделав вид, что он просто пошутил. Он называл м-ра Джимми «хмырь», а миссис Креннинг — «моя благоверная», и по всей комнате, где она лежала, разбрасывал конфетные обертки, пустые пивные бутылки и комиксы в ярких цветных обложках. С тех пор как он принял ночное дежурство, Бринда, принося по утрам миссис Креннинг яйца всмятку, вроде бы замечала в глазах парализованной женщины выражение, похожее на крик ужаса.

Но в то утро на крыльцо перед кухней вышел, мигая и щурясь, не м-р Джимми, а парень, служивший сиделкой.

— Эй, Белоснежка, — заорал он, — иди сюда! Тебя хмырь зовет!

Бринда вынесла во двор только что выстиранные простыни миссис Креннинг и нарочно как можно дольше развешивала на веревке тяжелые мокрые полотнища, чтобы парень ушел прежде, чем ей возвращаться в дом, но в то утро, когда он вышел на крыльцо позвать ее, он задержался на час позже обычного. Вернувшись в кухню, Бринда застала там м-ра Джимми, только он перешел с кофе на виски и с края стола на кухонный стул.