Гончаров

Мину-вших дне-й очароваа-нье,Зачем (тут он взял высокую ноту, почти вскрикнул) опя-ть вос-кре-сло ты?Кто (опять ударение голосом) пробудил воспо-мина-нье И замолчавшие мечты!Душе шепнул (тоненьким, нежным голоском запел он)привет быва-лый,Душе блесну-л знакомый взо-р

И зри-и-мо ей в мину-ту сталоНезри-мое с давнишних пор.

Последние слова он с умиленьем как будто допел и кончил почти плачем; голубые глаза увлажились; губы сладко улыбались.

Он поглядел на меня, что я? Я чувствовал, что мне лицо прожигал смех, но я старался не улыбаться.

— Ты все понимаешь? — спросил я, любопытствуя узнать, как он объясняет себе отвлеченные выражения Жуковского.

— А вы понимаете? — вдруг скороговоркой спросил он. Он живо снял очки, положил книгу и пристально посмотрел на меня.

— Как же: конечно, понимаю! — ответил я, озадаченный его вопросом.

Он недоверчиво усмехнулся.

— Вы и это тоже понимаете? — насмешливо спросил он, взял книгу, надел очки и, порывшись в листах, начал читать:

Земли жил-е-е-ц безвы-ы-ходный — страд-анье,Ему судьбы на ча-сть нас обрекли;Здесь ра-дости не наше облада-нье…

Я за него продолжал наизусть:

Пролетные пленители землиЛишь по пути заносят нам преданьеО благах, нам обещанных вдали.

— Верно! — сказал он, следя по книге за мной. — Что ж, вы и это понимаете? — насмешливо повторил он.

— Да, разумеется. Что ж тут непонятного?

— Да вот извольте-ка сказать, что это за «жилец» такой «безвыходный» и что это за «часть» такая тут попала, да еще какое слово «обрекли ему»: кому «ему»? А тут вдруг «радости» пошли, да «обладанье» какое-то! Вы так все это и понимаете? Полноте, сударь!

— А ты разве этого не понимаешь? — спросил я озадаченный. — Зачем же ты читаешь?

Он оторопел на минуту и замялся.

— Если все понимать — так и читать не нужно: что тут занятного?»

Гончаров невольно вспоминает свое плавание на фрегате «Паллада»: «Я тут убедился в том, что наблюдал и прежде: что простой русский человек не всегда любит понимать, что читает. Я видел, как простые люди зачитываются до слез Священных книг на славянском языке, ничего не понимая или понимая только «иные слова», как мой Валентин. Помню, как матросы на корабле слушали такую книгу, не шевелясь по целым часам, глядя в рот чтецу, лишь бы он читал звонко и с чувством. Простые люди не любят простоты».

Очерк «Антон» развивает другую тему: святые праздники Церкви и русское пьянство. В этом очерке писатель вспоминает святого равноапостольного великого князя Владимира: «О ты, — вздыхал я с грустью про себя, ходя взад и вперед по зале, — о ты, зелено вино! ты иго, горшее крепостного права: кто и когда изведет тебя, матушка Русь, из-под него? Князь Владимир Великий сказал: «Веселие Руси — есть пити!» — и это слово стало тяжкою вечною заповедью для русского народа! Зачем он не прибавил: «Пити, но не упиватися!»…»

Любопытен в этом ряду заключительный очерк «Матвей». Матвей, хотя и католик, но истинно религиозный человек, христианин в душе. Весь очерк пронизывает мысль о том, что за смешной стороной Матвея скрывается трогательная, идеально настроенная душа. Гончаров несколько раз говорит в очерке о своих умилительных слезах: ««Нет, он не смешной!» — думал я, удерживая слезы».

Своеобразие и глубина «Слуг старого века» заключаются не только в блестящем описании нравов, но в попытках глубокого проникновения в национальный и религиозный характер русского человека из народа. В слугах Гончарова — смешано много хорошего и плохого.