Гонг торговца фарфором

Каково было на душе у хирурга, когда он отказывался от операции? Являлось его решение результатом внутренней борьбы или он видел перед собой лишь безымянное изображение и, принимая решение, не давал воли эмоциям? Не мог же он приходить в отчаяние каждый раз, когда он отказывался оперировать, — такого напряжения не вынес бы никто. Ведь Марианна тоже не испытывала особых огорчений, прочитав в газете сообщение о смерти незнакомого ей человека.

Рядом с ней на больничной койке лежала Паула. Ее должны были оперировать еще девять лет назад. Тогда ей было девятнадцать, она только что вышла замуж. Однако ее муж, фрезеровщик, об операции и слышать не хотел. Сейчас, спустя девять лет, Паула на ней настояла, согласился и муж, которому теперь пришлось нести ее на руках по ступенькам, ведущим в палату. И если ее признают неоперабельной, он, чья фотография стоит там, на ночном столике, будет виновен в смертном приговоре, вынесенном его жене.

Врач не мог ничего при этом чувствовать, он не знал Паулу, не видел ее забавных взъерошенных волос, не знал, что она обожает Жана Габена, платья зеленого цвета и шоколадное мороженое. Он никогда не слышал ее смеха.

Если состояние было безнадежным, решение наверняка принималось быстро. Ну а как относились врачи к судьбам тех, для кого равную опасность представляли и операция, и отказ от нее? Трогали ли их до глубины души такие случаи?..

Еще до катетеризации Марианну отправили на обследование в рентгеновский кабинет. По дороге туда она встретила маленького мальчика, такого же возраста, как ее первоклассники. На нем была красная шапочка с кисточкой, он улыбнулся ей, затем, словно она позвала его, пошел рядом, рассказывая о своем бумажном змее.

«Он поднимается очень высоко, совсем как птица, — сказал он, — туда, где небо уже не голубое».

«А как он там выглядит?» — спросила Марианна.

«Погоди, тетя», — сказал он и стал на колени.

«Ты что-то ищешь?»

«Нет, я просто не могу так много ходить, — и он посмотрел вверх, туда, где небо. — Там наверху он, наверное, имеет все цвета: зеленый, красный, желтый и лиловый».

Не о нем ли доложил сейчас врач детской больницы: «Больной, семи лет, каждый раз, пройдя пятьдесят метров, без сил опускается на землю», и не сказал ли именно тогда профессор «неоперабельно»? Не замирает ли в ужасе его сердце, когда он произносит это слово? И как он скажет об этом родителям?..

Марианна спокойно выслушала предложение доктора об операции, сделанное им по окончании обследования.

«Потом вы снова сможете вести нормальный образ жизни».

Для нее это было решающим. Казалось, нет на свете большего счастья: жить как все.

Больше не заниматься постоянно собственной персоной; пробуждаясь утром, не думать сразу же о том, насколько по сравнению со вчерашней усилилась одышка, и в состоянии ли я буду сделать то, что наметила.

Когда после обследования Марианна возвращалась к родителям, ею владела одна мысль: иметь возможность жить как все.

Молодая женщина несла на руках своего маленького ребенка — это смогу делать и я. Мужчина догонял трамвай, девочка прыгала через веревочку, сильные мокрые руки развешивали на балконе белье. Никто из них не подозревал, каким счастьем были его будни, насколько захватывающей может быть для человека мысль, что наступит день, когда он вновь будет в состоянии сам все это проделывать.

Когда она пришла домой, то уже настолько свыклась с утешительной мыслью об операции, что сразу же, без подготовки, выложила все родителям.

«Но ведь врач сказал, что ты и без операции сможешь еще долго жить, — прошептала мать, — подумай о ребенке». Отец сказал:

«Мне шестьдесят восемь, и я нездоров, подожди с этим, пока я…»

Марианна не ожидала от него подобных высказываний. Обычно отец вел себя так, словно он вообще не допускал мысли о смерти.

«Моя операция не опасна, из ста больных у девяноста семи исход удачен, почему же оставшиеся мне, может быть, двадцать лет я должна прожить инвалидом? Впрочем, место в больнице освободится самое раннее только через девять месяцев».

Для отца отсрочка во времени, по-видимому, служила утешением, мать же думала, как Марианна: если это должно свершиться, то лучше поскорее.

Отец, слесарь по ремонту машин и уже два года пенсионер, но по-прежнему очень занятый человек, попросил дочь написать ему, как на языке медиков звучит эта болезнь — порок клапанов сердца.

«Что ты снова затеваешь?» — спросила она.

«Просто интересуюсь».

«Теперь еще и болезнями, — сказала мать. — Промышленность, сельское хозяйство, культура, чужие страны, почтовые марки, краеведение, а теперь еще и болезни и, значит, новая связка архивных материалов».

«Не исключено», — отец бросил на нее воинственный взгляд.