Гонг торговца фарфором

Что же касается Эльки, профессор сразу же по ознакомлении с историей ее болезни решительно высказался против операции. Случай выглядел исключительно тяжелым. Девочке сказали, что в операции нет нужды и она скоро вернется домой. Элька попросила разрешения поговорить с профессором. Когда он подошел к ней, она окинула его спокойным взглядом и сказала: «Почти всю свою жизнь я провела в постели. Когда мне становилось немного лучше, мне разрешали сидеть у окна и смотреть на улицу, где играли другие дети. Теперь я уже давно не была у окна. Почему вы не хотите меня оперировать?»

Профессор погладил ей руку и ответил:

«Моя дорогая, одним больным нужна операция, другим больше помогают уколы и лекарства».

Ребенок впился в него глазами, профессор едва выдержал этот полный укоризны взгляд, а девочка со зрелостью больного, знающего свою участь, ответила: «Уколы и лекарства я получала достаточно долго, они мне не помогают, я знаю, что без операции я должна буду умереть, так что вы спокойно можете меня оперировать».

Профессор задумался и потом сказал: «Мы пригласим твою мать и вместе с ней все обсудим».

Ее мать была вдовой. Она сидела напротив профессора, смотрела на него тем же спокойным взглядом, какой был свойствен Эльке, и наконец спросила: «Какова вероятность, что ребенок после операции будет жить?»

«Пять процентов».

Мать долго молчала, потом сказала: «Я знаю, если операции не будет, Элька умрет, следовательно, у нее будет шансов в пять раз больше, если вы ее прооперируете, господин профессор, и я очень прошу вас об этом».

Некоторые утверждали, что профессор оперирует слишком много, и, когда серьезные операции следуют одна за другой, персоналу не под силу с ними справиться. Если операция не удавалась, переживал весь коллектив отделения и сам профессор бывал крайне удручен, В такие дни Криста звонила домой его жене и говорила: «Сегодня было уже слишком». Тогда Маргит заботилась о том, чтобы к приходу отца дети еще бодрствовали.

Когда доктор Штайгер узнал о решении профессора оперировать Эльку, он спросил: «Разумно ли затрачивать силы, средства и нервы в случае почти безнадежном?»

«Конечно, нам нужны только перспективные операции, — ответил профессор, — это было бы великолепно для нашей статистики и потребовало гораздо меньшего напряжения сил. Но если есть хотя бы малейший шанс остаться в живых, каждый больной имеет право этот шанс использовать».

— Элька была нашей любимицей, — говорит Криста, — между прочим, она лежала на вашей кровати.

— Учителя не должны иметь любимчиков, я полагала, так же обстоит и у вас. — Марианна улыбнулась.

— Мы не имеем права отдавать кому-либо предпочтение, но к некоторым чувствуешь особое расположение. Вы не представляете себе, как внимательно следят больные за тем, сколько времени врач, сестра и прежде всего фрау Хольц остаются у постели других больных, и, если чувствуют себя обойденными, обижаются, как дети. В принципе каждый больной думает, что он болен особенно тяжело.

Такой глупой я не буду, решает Марианна.

— В моем классе я тоже не всех люблю одинаково, — сказала она. — Удивительно, в начале учебного года мне больше всего нравятся дети, с которыми не испытываешь никаких трудностей, а нарушители спокойствия приводят меня в отчаяние. Но если вы учили их четыре года подряд, расставание с детьми, причинявшими много хлопот, особенно трудно. Возможно, потому, что с ними приходилось больше заниматься. Вот был у меня Фриц Кюне: вертелся на парте, дрался, на вопросы отвечал глупо и дерзко, его непричесанная растрепанная голова находилась в постоянном движении, вслед за ним начинали шуметь и другие — три недисциплинированных ученика могут испортить целый класс. Я еще не выставляла отметок, это было в самом начале первого учебного года. На третьей неделе он впервые прилично выполнил домашнее задание. «Просто шутки ради», — объяснил он. В его тетради было полно загнутых углов и чернильных клякс. Написанные им двойки и тройки имели слишком крупные головки и, казалось, вот-вот должны перекувырнуться. И вдруг он показал, на что способен. Я решила в тот день особо похвалить детей, хорошо выполнивших домашнее задание, и попросила их выйти с тетрадями к доске.

Один ребенок не мог найти свою тетрадь, четверо помогали ему в поисках, другой был слишком робок, чтобы выйти вперед, третий опрокинул стул. Фриц тут же заявил: «Фрейлейн, это не я». Наконец мне удалось собрать их у доски, но в это время шумели и вертелись все остальные. Эти шестеро выстроились перед классом в одну шеренгу. И вот ты, учительница, сидишь среди этого гула голосов и говоришь как можно громче, чтобы тебя слышали: «Я жду, пока вы успокоитесь». Шум медленно стихает, становится все слабее, пока двое последних не замечают, что разговаривают только они. И тогда наступает мгновение полной тишины. Его нельзя пропустить, ты ждешь еще несколько секунд, пока тишина окончательно не установится, но нельзя ждать слишком долго, а то тут же снова начнутся разговоры.

Теперь я могла начать.