Гонимые

В стороне от куреня, у родника, выбегающего из леса, стояла одинокая юрта. Тайчу-Кури направился к ней. Он был бос, и ступни ног, привыкшие за зиму к обуви, покалывала сухая трава, но до чего же хорошо было идти вот так, ощущая подошвами траву и прохладу сырой земли.

Он уже подошел к юрте, когда из-за нее, злобно лая, вылетел тощий пес, рванул Тайчу-Кури за штаны. Лягнув собаку пяткой в бок, Тайчу-Кури бросился в сторону, но она снова вцепилась в штаны. Из юрты прибежала девушка, закричала на собаку, и та, опустив хвост, повизгивая, потрусила в сторону.

— Укусила? — Девушка остановилась рядом с Тайчу-Кури.

— Нет. Только вот штаны…

Тайчу-Кури выставил вперед правую ногу. Ветхие, много раз чиненные штаны из козьей кожи были разорваны от колена до низа. Девушка засмеялась. Один верхний зуб у нее был с заметной щербинкой, от этого она показалась Тайчу-Кури некрасивой. На ней был халат из дешевенькой ткани, с засаленным подолом и обтрепанными рукавами.

— Ты идешь к нам? — спросила девушка.

— Да, мне нужен хозяин этой юрты.

— Он мой дедушка. Но его сейчас нет, тебе придется подождать. А пока давай я зашью штаны.

— Мне их снять?

— Вот еще! — Девушка покраснела, пошла в юрту.

Тайчу-Кури тоже покраснел, поняв, что сказал глупость. И ему стало весело от этой своей глупости. Покрутил головой, сел на березовый обрубок у входа в юрту. Девушка принесла нитки из сухожилий, иголку, стала перед ним на колени, принялась за работу. Он смотрел на ее тонкие, проворные пальцы с выпуклыми ногтями, на неровный пробор в гладко зачесанных волосах, на розовые уши, и ему вдруг захотелось сжать в руках ее пальцы, слегка подергать за уши или за волосы. Но он боялся, что девушка может рассердиться, и сидел неподвижно.

— У тебя есть отец? — спросил он.

— Нет. Его убили татары.

— А мать?

— Мать увели в плен меркиты.

— Кроме дедушки, у тебя никого нету?

— Никого…

— А у меня есть мать, — сказал Тайчу-Кури и, подумав, что это звучит хвастливо, поправился:

— У меня, кроме матери, тоже никого нет. Мой отец тоже был воином Есугей-багатура, но его убили не татары, а нукеры Таргутай-Кирилтуха.

Он замолчал, положил руку на ее голову, провел по волосам.

— Ты чего? — Она подняла голову, в черных блестящих глазах было удивление.

— У тебя волосы гладкие-гладкие. Ты их маслом смазываешь?

— Нет, они сами по себе такие.

— А у меня жесткие. Прямо как на хвосте у быка. — Он наклонился, взял ее руку и приложил к своей голове.

— И верно, — сказала она, убирая руку. — У кого волосы жесткие, у того и характер жесткий…

— А я не знаю, какой у меня характер… А у тебя?

— И я не знаю. — Она откусила нитку, провела ладонью по шву. — Ну вот, опять как новые.

Улыбнулась лукаво. Ее лицо с широко расставленными глазами и маленьким, чуть вздернутым носом на этот раз нисколько не портил зуб со щербинкой.

Тайчу-Кури стукнул девушку по плечу, со смехом сказал:

— Сколько времени сидим с тобой, а я даже не спросил, как твое имя.

Ну, скажи, не дурак ли?

— Меня зовут Каймиш.

На пригорке среди редких осин показался старик с вязанкой тонких палок за спиной. Пес вертелся вокруг него, прыгал, весело крутил хвостом. Каймиш побежала навстречу деду, взяла у него вязанку, взвалила на свои плечи. Тайчу-Кури только сейчас вспомнил, что пришел сюда по делу, встал, сдержав вздох, сказал:

— Меня послал сын Таргутай-Кирилтуха Улдай. Он велел тебе сделать для него сто стрел.

Дед равнодушно посмотрел на Тайчу-Кури, ничего не ответил. Он был очень стар. Худое, с выпирающими скулами лицо изрезали морщины, редкие волосы усов и бороды были уже не белые, а желтые, как прошлогодняя трава. И халат, и гутулы на нем тоже были старые, в заплатах. Он устало присел на березовый обрубок.

— Садись, парень. Или торопишься?

Тайчу-Кури сел. Солнце склонилось к закату, тени от сопок и юрт легли на степь длинными полосами, в синем небе висело облачко с золотым боком. Пес подошел к старику, положил голову на его колени, розовым языком лизнул руки, оплетенные темными узловатыми жилами.

— Сделаю я стрелы Улдаю, — сказал старик. — Попробуй не сделать!

Каймиш разожгла возле юрты огонь, стала готовить ужин. Старик достал из вязанки березовую палку, прижмурив один глаз, внимательно осмотрел прямая ли, начал сушить над огнем.

— А мне можно? — спросил Тайчу-Кури: ему очень хотелось быть полезным старику.

— Попробуй. Только у тебя ничего не получится. Стрелу сломать, потерять ничего не стоит. А сделать… Вот полдня проходил, а сколько палок срезал? Штук двадцать, не больше. Палка должна быть без сучьев, с прямослойной древесиной. Хорошее древко стрелы получается из березы. Еще лучше — из степной карганы. Но за карганой надо далеко ходить, а у меня сил маловато.

— Ты покажи, какие палки нужны, — сколько хочешь нарежу. Мне это ничего не стоит…

— Спасибо. Ты добрый парень. — Старик поворачивал палку над пламенем, и она дымилась, шипела.

— А почему на солнце не сушишь? — спросил Тайчу-Кури.

— Огонь лучше. Стрела, высушенная на огне, будет прямой и гибкой.