Гонимые

На другой день опять нещадно палило солнце. Тэмуджин задыхался от жары, от запаха шерсти, страшился неизвестности. В полдень кто-то постучал по дну телеги.

— Это я, Чимбай. Они ищут тебя по юртам. Лежи тихо.

Тэмуджин достал из-за пазухи нож — подарок Джэлмэ, стиснул его в руке. Если найдут, пусть попробуют взять. Но эта мысль не принесла успокоения. Он себя чувствовал беспомощным птенцом в гнезде, рядом с которым шныряет голодная лисица. Хотелось выскочить и бежать без оглядки, все равно куда, лишь бы не ждать…

Возле юрты послышались голоса. Кто-то быстро прошел мимо телеги.

— Тэмуджина ищете? — Это голос Сорган-Шира, он звучит с умильным подобострастием. — Хорошо ищите негодника. Вот здесь посмотрите. И там. Кто его знает, где ему взбредет в голову спрятаться. Говорят, парень больно уж хитрый.

Голоса приблизились к телеге.

— Чья шерсть?

— Моя. А сам я верный слуга высокочтимого Таргутай-Кирилтуха. Значит, и шерсть его.

— Развязывай веревки.

— Хорошо. Я сейчас. Узел затянулся… Фу, жарища какая! Кто может усидеть в шерсти в такую жарищу? Сейчас хорошо сидеть в прохладной юрте и пить кумыс.

— У тебя есть кумыс?

— И кумыс, и архи найдется. Вот проклятый узел. Разрезать веревку жаль.

— Брось. В такую жару, и верно, никто не усидит в шерсти. Пошли в твою юрту.

Тэмуджин понял, что и на этот раз вечное синее небо смилостивилось над ним.

Ночью он выбрался из куреня. Рассвет застал его далеко в степи. Под ним был добрый конь, в седельных сумах запас пищи и бурдюк с кумысом, в руках тугой лук. Теперь его никто не возьмет. Три-четыре дня в пути — и он будет дома.

Свежий ветер пригибал траву. На востоке полыхала кроваво-красная заря. В степи стояла тишина, какая обычно бывает перед грозой или затяжным ненастьем.

Глава 13

Булган поставила к постели чашку и вышла из юрты. Тайчу-Кури, стиснув зубы, сдерживая стон, повернулся на бок, хлебнул глоток прохладного, покалывающего в носу кумыса, снова лег на спину. Все тело было в синяках и ссадинах, лицо опухло, глаза заплыли, в голове беспрестанно звенело, и звон давил на виски.

На берегу его, кое-как связанного Тэмуджином, подобрали нукеры и поволокли к Таргутай-Кирилтуху. Тайчу-Кури лежал мешком, словно был без сознания, и покорно ждал решения своей участи.

Таргутай-Кирилтух осмотрел колодку.

— Один ее снять не мог. Кто помог?

— Кузнец Джарчиудай. Я так думаю, — сказал Аучу-багатур.

— Думаю, — ворчливо передразнил его Таргутай-Кирилтух. — Раньше надо было думать. Пошли за кузнецом. А сам ищи Тэмуджина. — Пнул ногой Тайчу-Кури. — Ты, вшивый харачу, как посмел упустить его?

Тайчу-Кури замычал, крепче зажмурил глаза.

— Тэмуджин, кажется, бил его. Видите, какой он… — посочувствовал кто-то Тайчу-Кури.

— Притворяется, — сказал Аучу-багатур. — Они сговорились. Я это давно понял.

— Мы сейчас узнаем, притворяется или нет.

В то же время резкий удар плети ожег спину Тайчу-Кури, из горла само по себе вылетело:

— Ай!

Дернулся всем телом, рванул связанные руки. Нукеры, гости засмеялись. С него сняли веревку, поставили на ноги. Увидев гневное лицо Таргутай-Кирилтуха, он попятился, быстро заговорил:

— Он меня чуть не убил… Шишка на голове… Ой, больно…

— Дайте ему! — приказал Таргутай-Кирилтух.

Нукеры били его плетями, кулаками, пинали. Валяясь на земле и корчась от боли, он орал изо всех сил. Понемногу тело перестало чувствовать, и удары воспринимал как безвредные толчки. А потом и совсем ничего не чувствовал.

Очнулся, когда на берегу уже никого не было. Садилось солнце. Сырой, прохладный воздух тек от реки. Звенели комары. Пролетела стрекоза, сверкнув прозрачными крыльями. Белая трясогузка села у погасшего огня, покачивая длинным тонким хвостиком, побежала по земле, деловито цвикая. Тайчу-Кури заплакал — от боли, от обиды, от радости, что остался жив, что видит теплую синеву неба.

В сумерках за ним пришла мать. Опираясь на ее плечо, он еле дотащился до юрты. Тело было словно чужое, уже позднее пришла боль. Но он не стонал, не жаловался. Мать и без его стонов вся почернела от горя. Два раза приходил Сорган-Шира. Он был испуган, от страха редкие волосы на лысеющей голове стояли торчком, наклонялся к уху, шептал:

— Молчи. Никому ни слова не говори. Джарчиудая они тоже били. Но он ничего не сказал. Он крепкий, как железо.

— Я тоже крепкий и буду молчать. Ты не бойся.

— Поправляйся. Пусть твоя мать приходит ко мне, я буду давать ей кумыс и хурут.

— Спасибо. А что слышно о Тэмуджине?

— Ничего. Ушел. Его ищут. Будет умным — не найдут: степь велика. Натерпелись мы из-за него. Но забудем об этом. Выздоравливай. Пей больше кумыса. Кумыс — напиток добрый.

Тайчу-Кури снова потянулся к чашке, выпил ее до дна. В открытую дверь юрты видна была степь. Под жарким солнцем увядала трава, нагретый воздух морщила мелкая рябь, неумолчно скрипели кузнечики. Он задремал. Сквозь дрему услышал в юрте шаги.

— Ты, мама?

— Нет! Это я.

У постели стояла Каймиш. В ее лице было удивление, испуг.

— Что они с тобой сделали?

— Толстый, да? Когда меня бьют, я всегда толстею. Ты была на празднике?

— Да, мы ходили все трое — дедушка, пес и я.