Гонконг (др. изд.)

Вчера не могли выйти из пролива, заштилели и пристали к огромному острову в больших горах, который закрывал вход в бухту Уня. Сегодня боцман Шабалин решил продолжать плавание. Попутный ветер вынес бот из пролива и помчал через перемежавшиеся полосы тумана. Шабалин смело забирал мористей, чтобы пересечь большой залив. Сразу встретились, но не с китобоем, как бывало, а с неприятельским «конвертом».

Теперь нечего и думать возвращаться в Уня сушей.

В бухте Безымянной придется ночевать. Но как? Заедят комары и мокрец.

Сушились. Ловили рыбу, избивая ее в речке палками. Кремень и огниво Ульян сберег на груди в кожаном мешке. На суше Ульян – как Иван на море.

Ульян долго молился вечером о спасении душ братьев своих Андрея и Иоанна и племянника Иосифа.

Улеглись между костров из гнилушек.

Шабалин не уверен, что завтра по сухому пути удастся добраться до бухты Уня. Подумал: «А что, если погибнем? Крест можно заготовить самим, еще пока живые».

«Здесь погибли за Русь и царя смолоду

Военного флота моряк и товарищ его кержак с голоду.

Боцман с медалью Шабалин

и старообрядец Ульян Басаргин».

Он хотел бы мысленно продолжать надпись на кресте, думал, как вырезать, что по-разному верили в высшее божество, но примирились в ничтожестве… Шабалин решил, что надо спать и вообще лучше не умирать, чем сочинять стихи на свой памятник, тем более что рифма не подбиралась.

Мокрец кусает так, что спасу нет… Где моряк не пропадал! И чего только не слыхал! Моряка ничем не удивишь.

«Tell it to sailors!»[26] – говорят джеки.

У боцмана Ивана Шабалина кортик, а у Ульяна нож забайкальский, точен с обеих сторон, как кинжал, можно отрубить барану голову.

…К вечеру на другой день на плоту перебрались через залив и поднялись на гору. Внизу, как в пропасти, открылась между гор огромная бухта Уня, окруженная дубовыми лесами. Бухта с изгибом. Похожа на полусогнутый указательный палец… Но палец этот шириной с Амур. Удэгейцы так бухту и называют: Уня – значит «палец». Указывает в глубь гор, а корнем выходит из пролива между материком и становым островом в горах.

Навстречу по тропе шел Кя с собаками.

– Кирилл! – воскликнул боцман.

– Ты живой, Иван? – тихо спросил удэ.

На Шабалине и Басаргине одежда изорвана, а сапоги, видно, когда были мокрые, растоптались и разбухли, потом ссохлись, показали зубы и стали белы от соли. Сапоги – неудобные обутки, это знает каждый таежник. Нога в них преет и болеет.

– И ты живой, Улька?

Тунсянка Кя, он же Кирилл, позвал в фанзу. Там было много народу, но все поспешно расступились, и Ульян увидел, что на кане[27]

сидит белокурый живой и здоровый племянник его, чистый и прекрасный, как ангел. Юное лицо Иосифа нежно зарделось при виде вошедшего Ульяна. Казалось, он смутился перед дядей, что так все случилось, что он посмел спастись и принял спасение от чужих людей и по их милости живет.

Иосиф грамотный, подростком ездил на ярмарки в Кяхту и Маймачен, там научился говорить по-китайски.

Еще сильнее смутился сам Ульян. Ему стыдно стало, что он в душе уже похоронил братьев и любимого племянника своего Иосифа, расстался с ними и смирился навсегда с их гибелью.

В Забайкалье старообрядцы живут, не зная притеснений, как всюду в Сибири. Муравьев считает их лучшими сынами России. «Пока я губернатор, волоса не упадет с вашей головы» – так в старообрядческом селе Тарбагатае говорил Николай Николаевич. Он призывал самых удалых крестьян переселяться на Зеленый клин в Приморье, обещал покровительство. Уверял, что там нечего бояться придирок от Святейшего Синода и попов-никониан. А на старых местах старообрядцев теснят, оскорбляют, называют раскольниками, попы у них отнимают детей, матери кончают из-за этого жизнь самоубийством.

При виде доброго, сильного и светлого лица живого, словно восставшего из мертвых, Иосифа душа Ульяна озарилась светом счастья, не закрытого и для старообрядцев. Иосифа спасли! Оказывается, что не только горе приносила чуждая жизнь и чужие люди. «Прости меня, Иосиф!» – подумал Ульян с потаенной горячей радостью, обнимая кровь свою, как спасенного родного сына.

Удэгеец Кя поставил на кан перед Иваном коробку с листьями табака, а жена его родича – хозяина фанзы – принесла огромный арбуз с огорода.

Тунсянка хотел бы рассказать, почему родня его живет в Вайдя, а сам он с большей частью рода – на речке Хоре, далеко отсюда.

Когда-то весь род Кя жил в бухтах вокруг Уня и в тайге. Но потом начались набеги маньчжур. Пришельцы никого не жалели. Удэгейцев рода Кя обращали в рабов. А удэгейцы рода Кя не желали порабощаться, убивали маньчжур. А те приводили с собой рабов – китайцев. «Китаец» по-гольдски «нека». «Раб» по-удэгейски и по-гольдски тоже «нека». Тогда впервые старики увидели китайцев. Они штаны подвязывали по-своему, не так, как маньчжуры. Тунсянке все это вспомнилось вчера, когда китайская шаланда ловцов трепангов подобрала молодого русского в море.