Гора

— Если бы мне зачем-нибудь надо было, я бы собрался. А просто так мне не хочется.

— Ну знаешь, — говорит отец, — всякое дело сам себе выбираешь и сам решаешь, нужно оно тебе или нет. Всякое дело без тебя обойдётся, а ты без дела вряд ли. На гору, между прочим, влезают вполне добровольно. Не хочешь — не надо. Сиди внизу.

— Добровольно, — говорю, — я могу. Это слово мне нравится.

Встаю и лезу выше.

Он с удовольствием мимо пронёсся и уже опять меня догоняет.

— Прекрасно! Отлично! Молодец! — орёт. — Опередить меня можешь?

— Могу. Думаешь, ты один на гору залезть можешь?

Немного уже осталось, но зато самое крутое место.

Я опять падаю, но сразу же встаю, пока он «давай, давай» снова не заладил.

Отец влез наверх и палку мне протягивает, чтобы я за неё ухватился. И вот стоим с ним рядом наверху. И молчим. Ничего не скажешь: гору одолели.

— Какой вид! — говорит папа.

— Хороший вид, — говорю.

— Да что ты говоришь без всякого вдохновения? Никакого почтения к высоте. Замечаешь, как много видно с высоты, горизонт раздвинулся, панорама перед взором… Чувствуешь, что такое высота?

— Да что я должен делать, в конце концов? — говорю.

— Как что? Покатили теперь вниз с горы.

— Вот ещё выдумал!

— Неужели ты собираешься на этой макушке торчать?

Он оттолкнулся и — вниз. Вот упадёт сейчас с размаху, не будет ко мне тогда приставать.

На небе как раз солнце выглянуло, и снег на склоне заблестел. Отец был уже внизу, на самой середине озера. Он махал мне палками и радовался, что не упал, хотя мне этого и хотелось. Он манил меня к себе, а я не мог стронуться с места. Я будто прирос к этой горе и боялся пошевелиться. Если пошевелюсь, сразу упаду. Хватит с меня этих падений. Легко, что ли, без конца падать. Я думал, поход — это просто ходишь себе и всё. А потом обратно домой приходишь и всем говоришь, что в походе побывал.

Ишь распрыгался, как маленький. Ещё меня вниз сманивает. Ничего не выйдет. Никуда я отсюда не пойду. Если бы ещё лыж не было, я бы пешком как-нибудь с этой ужасной горы спустился, пока светло.

Вечно что-нибудь человеку мешает. Например, сейчас мне лыжи мешают!

— Эх, хорошо! — кричит мой папа и уже снова «ёлочкой» наверх ко мне подбирается. Он, наверно, приехал сюда показать мне, как он здорово на лыжах катается.

— Ничего хорошего не вижу, — говорю.

— Сейчас увидишь, — говорит.

— Ничего не вижу, ничего не хочу, не подходи ко мне, слышишь?

— Слышу, слышу… Сейчас я тебе покажу.

— Не надо мне ничего показывать. Отстань от меня. Так и знал, что ты будешь воспитывать меня собственным примером.

— Ни за что на свете я теперь от тебя не отстану, — говорит он и лезет вверх.

Хоть бы он споткнулся. Хоть бы я куда-нибудь испарился от этих проклятых лыж. А лыжи бы ему оставил: пусть сразу на двух парах катается. Вдвое больше радоваться будет.

— Почему, — спрашиваю, — ты от меня отстать не хочешь?

— Вот ты на вершину такой горы залез, ведь это подумать только, как здорово. С таким человеком, как ты, я бы куда хочешь пошёл и был бы уверен, что ты меня не подведёшь.

— Знаю, знаю, куда бы ты со мной пошёл: в горы бы пошёл, а не «куда хочешь».

— Ну правильно, — говорит отец.

— Нет, неправильно, — говорю.

— А что ты имеешь в виду? — спрашивает.

— Зачем в горы-то ходить? Да меня тащить? Если все будут на горы лазать, смешно…

— Да все не могут.

— А ты думаешь, они плохие?

— Почему плохие? Они обыкновенные люди.

— А ты? Необыкновенный? Да?

— С чего ты взял? Да что ты ко мне придираешься?

— Потому что воспитываешь…

— Ну и что?

— А я не хочу. Катайся себе и катайся. А меня не воспитывай.

— Да ты кто такой, чтобы так разговаривать?

— Я ужасно злой!

— Почему?

— Потому что не получается.

— Злись сильнее, тогда получится.

Я лыжи снял и нарочно запустил их ему навстречу. Они в разные стороны раскатились. Пусть не думает, что меня всю жизнь можно таскать на разные вершины. Я сам буду делать, что захочу. Может, теперь он не будет думать, что на меня можно положиться. Все будут на меня полагаться — мне свои дела будет некогда делать. А у человека должны быть свои дела, а не только помогать старшим, я в этом уверен. Я пока не знаю, какие дела. Потом узнаю…

Отец подобрал мои лыжины одну за другой и опять ко мне направляется. Злющий, наверно. Сейчас даст мне как следует палкой за то, что я его воспитываю, сразу вниз и полечу.

Эх, испариться бы мне куда-нибудь!

Некуда деться… Вот подходит, и я решил первый на него нападать, пока он ещё за меня не принялся.

— Как дам! — ору.

— Как? — удивился отец. — Ты со мной драться?.. Да ты что? Впрочем, давай, — смеётся. — Ты рассчитываешь победить? Или мне это предоставляешь? Я же всё равно тебя побежу, потому что ты трусишь.

— Мне надоели эти лыжи…

— Не валяй дурака, надевай лыжи, а то проиграешь.

— Не буду надевать! Я лучше сяду и так скачусь…

— На что сядешь? На лыжи? На лыжах, мой дорогой, надо как следует стоять, а не садиться.

— Я без лыж сяду…

— Да ты очумел от страха? На чём ты хочешь с горы съезжать? Ты подумай только… Некрасиво!

Пришлось нехотя эти лыжи опять надеть, а то подумает, я трус.