Гора Мборгали

Кинашвили вплоть до самой старости служил в Душети и Мцхета. По поводу убийства Ильи Чавчавадзе он, правда, знал не более других, однако путями неисповедимыми был посвящен во все тонкости злонамеренной травли, предшествовавшей решению убить Чавчавадзе. Со слов Кикашвили, стрелять в Илью поначалу не хотели, предполагалось сжить его со свету иными способами: к примеру, довести его до состояния, когда сердце, переполнившись мукой, разрывается! Кинашвили был осведомлен обо всех подробностях: какими средствами боролись с Ильей, в какой последовательности строились каверзы, терзавшие его нервы, чьими руками все это делалось. Он поименно называл людей, вершивших преступления за мзду или просто по подстрекательству... По малолетству я не предполагал, что это крайне важно - запоминать подробности такого рода. Меня больше занимали козни, нежели имена преступников. Этот детский промах я осознал слишком поздно, когда в моем роду не оставалось никого из тех, кто мог бы назвать виновных. Ничего не поделаешь, только ли фамилии, связанные с убийством Ильи, выпали из моей памяти?.. Речь шла не о пape-другой проделок, досужей выдумке вредуна, а о тщательно разработанной системе действий, не исключающей и участие психолога... К примеру, все началось с того, что на веранде дома, где жил Илья, разорили ласточкины гнезда. Вслед за этим разрыли дорогу - фаэтон не смог проехать. Князь призвал управляющего к ответу. Тот оправдывался, что дорогу разрыли за то время, как он ездил встречать хозяина. Ров засыпали. Тогда во двор кто-то стал подбрасывать дохлых собак и кошек. Выведенный из терпения, Илья созвал старейшин деревни с требованием прекратить безобразные попытки выжить его из собственного дома, пригрозил продать имение и съехать. В ответ старейшины клялись в своей непричастности. По весне оказался разоренным фруктовый сад, все посаженные осенью саженцы повыдернуты. Не довольствуясь этим, злоумышленники стали неизвестно какими путями подбрасывать в комнату Ильи то змею с раздробленной головой, то живого скорпиона, он находил их по возвращении из города. Илью этим не удалось пронять, он был человеком крепким. Тогда недруги замыслили гадить в родник перед самым домом князя. И делали это не раз и не два - постоянно. Возмущенный Илья снова призвал старейшин: "Из деревни в такую даль к роднику никто не поднимется. У вас там свои родники. Кто-то намеренно пакостит мне. А если ваш родник загадят? Приятно будет?.. Не прекратятся безобразия - не подпущу к воде!.." Вот и все, что он сказал - ничего другого, а негодяи разблаговестили на всю Грузию, что Илья не дает воду крестьянам, одно слово - кровопийца, убить его мало. Любопытно, что все злонамеренные проделки, творимые негодяями, были направлены на то, чтобы окончательно испортить и без того натянутые отношения между Ильей и селянами. Врагам нужно было распалить страсти, создать обстановку, которая оправдала бы убийство кровопийцы-помещика, замучившего крестьян. Когда не удалось извести Илью, его застрелили...

Шагай, шагай, не останавливайся!.. В нашей семье одной из главных тем, обсуждаемых как домашними, так и гостями, была тема национально-освободительного движения. Сколько ночей провел я без сна, горько сожалея, что родился не в те времена, и напряженно размышляя, как бы я сам повел себя в тех или иных обстоятельствах. Да, я уже тогда был оптимистом, не терявшим надежды: настанет время, когда я смогу внести свою лепту в дело освобождения грузинского народа. В этих упованиях я засыпал.

Дядя Серго Герсамия слыл непревзойденным рассказчиком событий той поры. Сколько чего он знал! Вот одна из историй, им поведанных:

– В девятьсот пятом мы, ученики кутаисской гимназии, вышли на демонстрацию под лозунгом "Полная демократия!" и прочия. На нас налетели казаки и, орудуя нагайками, оттеснили к губернской тюрьме. Помню, били, было больно, что греха таить, однако я исполнялся гордости оттого, что принимаю муки за благоденствие своего народа, и, кажется, мне это было приятно. Потом взялись за дело надзиратели и затолкали нас тычками в камеры. Словом, мы себя чувствовали видавшими виды революционерами... Теперь я уверен, что, если бы нас брали по одному, мы бы струили слезы, а так, друг перед другом, каждый старался не уронить своего достоинства!