Гора трех скелетов

– Ромек жутко набожный. Первый раз он ударил меня за то, что я не хожу с ним с деревенский костел: ему было стыдно за меня перед ксендзом. – Она потерла лоб. – А я не могла… не могла ходить туда. Ты знаешь, я даже обрадовалась, когда прочитала про то, как капеллан написал донос на тебя… Глупо, конечно, но почему-то обрадовалась. Я ведь и подумать не могла, что ты давал интервью в пьяном виде…

– Думать никогда не вредно, – хмуро заметил я. – Если уж поляк публично несет чушь на темы веры, он либо совсем дурак, либо в хлам пьяный.

– Или он Ежи Урбан. [4]

Я украдкой покосился на Йованку:

– Тебе нравится Ежи Урбан?

– Нравится, – неожиданно легко согласилась моя странная спутница. – По-моему, он единственный в Польше человек, который защищает сербов… Слушай, наверное, я все-таки сербка, только некрещеная, так ведь тоже бывает.

– Господи, и как же ты уживалась с Бигосяком?

– Как собака с кошкой. Ему, бедному, не повезло со мной.

– Ну ладно, продолжаем подводить итоги: православных молитв ты не знаешь, в костел тебя силком не затащишь… А коврик тебе никогда расстелить не хотелось?

– Зачем?

– Чтобы поклониться в сторону Мекки. Ничего такого не замечала за собой?

– Скажешь тоже! – Наши глаза встретились, и она тут же отвела свои. – Знаешь, мусульманки мужей по носу не бьют. – Она тяжело вздохнула. – Не знаю, чем и помочь тебе. Одну эту проклятую гору и помню, да и то смутно… Ты уж извини.

Я ударил по педали, чтобы не наехать на перебегавшего дорогу кота.

– Сколько раз тебе можно повторять: не за что тебе извиняться передо мной… А что касается горы, то ее нам никак не миновать.

За деревенькой, а точнее сказать, за пепелищами, которые от нее остались, местность круто полезла вверх, к перевалу. Узкая грунтовка поднималась к нему серпантинами. Мой «малюх» держался молодцом. Усердно тарахтя, он взбирался под облака. Воронки от снарядов и бомб, которыми были изрыты подступы к перевалу, уже успели порасти кустарником. Милосердная природа накрыла гору веселеньким ковром из цветов и трав, просто не верилось в то, что совсем еще недавно здесь шли бои. Кое-где за деревьями просматривались развалины одиноких кирпичных домов. Открылся вдруг вид на совершенно не тронутое войной деревенское кладбище. Каменные плиты и кресты, сваренные из железных прутьев, выглядели вполне ухоженными, некоторые оградки были даже свежепокрашенными, и это рядом с мертвой уже деревушкой! Словно смерть здесь была живее жизни…

За поворотом кресты встали по обе стороны дороги, которая стала походить на аллейку кладбища. И совершенно уместным показался мне погнутый дорожный знак, требовавший сбросить скорость. Там, где царила вечность, торопиться не имело смысла. И тут выстроились в ряд кресты, на которых не было имен похороненных.

– Шестнадцать, – горько вздохнула Йованка, когда мы проехали их.

– Мины?

– Их расстреляли.

Я покачал головой:

– Нет, не похоже. Не совсем подходящее место для этого.

– А ты откуда знаешь? Что, есть опыт по части расстрела женщин и детей?

Я недоуменно покосился на нее:

– Но я ведь поляк. У нас была оккупация, варшавское восстание…

– А я местная. А если это мой отец или брат… если кто-то из моих близких расстрелял здесь заложников? Или других в другом месте?… Или просто видел, как расстреливали, видел и не протестовал?

– Или протестовал и лег рядом с дыркой в голове… Не говори глупостей. Это не мы с тобой начинаем войны.

– Ты скажи еще, что виновны в этом циничные политики, что народы тут совершенно ни при чем…

– А я так и скажу: война – это политика. А про народы – уже демагогия…

И снова на обочине встали безымянные кресты. На одном из них, сколоченном из досок, висел полуосыпавшийся еловый венок.

– Еще двадцать три. – От Йованки повеяло холодом.

За кладбищем дорога резко свернула. Показалась седловина недалекого уже перевала. Меня так и подмывало прибавить скорость. Не нравилось мне место, обступившие дорогу кресты.

– Не насилуй движок, – хмуро посоветовала Йованка, в очередной раз озадачив меня.

Стрелка спидометра послушно опустилась к тридцатке. Да и нельзя было ехать быстрее из-за бесчисленных ухабов. Началось мелколесье, покрывавшее склон высившейся справа горы. За ней проступил из тумана смутный Печинац. Я засмотрелся на чертову гору, не заметил стоявшей в стороне от дороги машины с мигалкой. Старенький «фольксваген» скрывали кусты. А потом я увидел и полицейского с жезлом в левой руке. Здоровенный мужик в кожаной куртке и форменной фуражке стоял посреди дороги. Рядом с ним сидел рыжий кудлатый пес устрашающих размеров. Я притормозил на всякий случай.

– Ну вот и началось, – задумчиво заметила Йованка.

Полицейский был левшой. Кобура пистолета, которую он расстегнул, висела у него на правом боку. Большая кобура. И рукоять пушки, торчавшей из нее, производила впечатление. Кажется, это был русский «стечкин».

– Будешь переводить? – Я постарался задать риторический, в сущности, вопрос как можно спокойней, слишком уж резко нажал я на педаль тормоза. Нужно было хоть как-то реабилитировать себя.