Гора трех скелетов

– Да, говорят, с крестин. Или с похорон. По-разному говорят. Брат у отца Ненада был большим человеком у Караджича. С этим бешеным попом даже Мило Надич предпочитал не связываться, страшно ругался, когда при нем вспоминали про него… Ну вот, парни Султана уже были на мосту, тут подъехал Ненад с пулеметом, и началось. Он первыми же очередями положил человек двенадцать. Толпа, давка, муслимы побежали назад, а по ним вдогонку уже из трех стволов. Монашка тоже любила пострелять по обрезанным. Человек тридцать осталось на мосту. Больше половины отряда Султана. Он сам чудом не погиб. До вечера шла перестрелка через реку. Потом, когда стемнело, Султан увел своих ниже по течению. В ущелье они спускались по веревке, несколько парней сорвались, двое разбились насмерть. – Грек невесело усмехнулся. – С тех пор у нас анекдот рассказывают. Умирает Султан. Ангелы смерти что-то напутали, отнесли его в христианское чистилище. Справа ангел, слева черт с вилами, на которые мусульман накалывает. «Ты кто такой?» – спрашивает ангел. «Свой, – отвечает Султан, – самый, что ни на есть православный!» – «Ах так, а ну скажи тогда, сколько Божьих заповедей?» – «Одиннадцать», – не задумываясь отвечает Султан. «То есть как одиннадцать?!» – «А десять тех, что в Библии, а одиннадцатая отца Ненада: "Никогда не ходи через наш сербский мост! Через мост – это на тот свет"». Йованка перевела анекдот, улыбаясь, и даже начала смеяться вместе с нами, но смех ее вдруг оборвался, лицо странно застыло. Перестали смеяться и мы с Костасом.

– Да, вот такие дела, – покачал головой грек. – А Вука Спаховича среди убитых на мосту не было. Я точно знаю.

– И вы думаете, что Резником был он?

Словно очнувшаяся, Йованка перевела.

– Ну как вам сказать… – Костас вздохнул. – Лесничий, хороший охотник, стрелок от Бога. Все вроде бы совпадает. И авантюрист, каких свет не видел. Он поменял веру, принял ислам… Я знал Вука. Он действительно был совершенно помешан на бабах. В самом начале войны сюда, в мою харчевню, зашли несколько парнишек из смешанных семей. Пили и решали, что делать дальше. Спахович встал и на всю залу заявил, что лично он будет бороться за исламскую Боснию, что он готов положить жизнь на алтарь борьбы, потому что кому как, а ему, Вуку, одной бабы в постели мало, что многоженство – единственно разумная форма сосуществования полов, а потому он и сделал свой выбор.

– Но Резник-то здесь при чем?

– Да вот ни при чем, казалось бы, и все же… Знаете, мои домыслы, не более того. После того как он не убил меня, я еще пару раз ходил через перевал: жить-то нужно было. И как-то раз я попал под артиллерийский обстрел. Стреляли наши, может быть по ошибке, не знаю, на войне такое случается: ошиблись корректировщики – и вспоминай, как звали мамочку! Снаряды рвались на дороге. Я побежал в сторону, вверх по склону Главы. И со страху высоко забрался, почти до скал: уж там-то осколки не достанут – я так думал, пока бежал. Забежал за большой камень, иду по лужку и вдруг – бах! – проваливаюсь куда-то, слава богу неглубоко. Оказалось, окопчик. Довольно широкий, на двух особ. Низ выстелен хвоей. В одном углу – стрелковая позиция с видом на перевал, в другом – санузел. Обустроено, что можно жить: газовая плитка, фонарь, консервы… И знаете, что я нашел там?

Грек победоносно вскинул голову в ожидании ответа.

– Записную книжку с адресами его любовниц? – пошутил я.

– Тампон! – воскликнул Костас. – Использованный тампон.

До меня не сразу дошло:

– Тампон?! Он был ранен?

Густо покрасневшая Йованка пояснила:

– Женский… Ну, понимаешь?

Костас радостно закивал головой.

– А может, совсем не то, о чем вы думаете, – не сдавался я. – На войне чем только не пользуются. Когда шел дождь, мои саперы натягивали на ствол автомата презерватив… Помогало.

– Тампон был совсем свежий. – Глаза грека торжествующе сияли. – И не карабин им протирали, уверяю вас. А еще я нашел помаду в тюбике и платочек с кружевами, надушенный такой! Там с ним была женщина!..

– Ну, знаете!.. – Я потянулся за кружкой. – А собственно, что удивительного?… Увидел на перевале женщину, не стал убивать, затащил в свое логово, изнасиловал…

Я взглянул на Йованку и не стал продолжать. От ее недавнего румянца не осталось и следа. Мертвенно-бледная, она смотрела куда-то мимо меня. Я оглянулся, но там, за моей спиной, никого не было.

– Нет, не изнасиловал! – возразил ликующий грек. – Он для нее, для этой женщины, все там устроил, в окопчике. Даже дамский туалет. Слушайте, и зеркальце приспособил, чтоб ей удобней было причесываться. Там этих волос клубками в углу, черных таких…

– Черных?

– Ну да, он брюнеток любил… Мужик, он ведь и в бутылку помочиться может, а с женщиной сложнее. Вот он и устроил коммунальные удобства в отдельно взятом блиндажике. Там из угла мочой пахло…

– Женской? – усмехнулся я.

Костас рассмеялся:

– Человеческой. Между прочим, баба его и убила. Сразу же после войны слух такой пронесся.