Горб Аполлона: Три повести

— Он тогда ушёл без объяснений, и я его искал. Потом он мне сказал, что был у вас, но сразу придумал что‑то странное. Я уже знал, что он в депрессивном состоянии. Мы ходили к врачам, но он обманул врачей, и его выписали.

— Серёжа, даже в прощальный вечер я не верила ему, не могла опять отличить правду от лжи. Я видела, что ему плохо, но то, что он больше не надеется на жизнь, я не чувствовала, потому что он почти всегда мистифицировал. Говорил, что он сидел в тюрьме, что его японская жена вызвала полицию, чтобы отнять у него Акибу, а он побил полицейских, потом оскорбил судью, сказав, что судья лесбиянка и защищает лесбиянок. Он погрузил меня в мрак его жизни, хотя иногда вдруг начинал улыбаться, вспоминать, настроение его всё время менялось, были какие‑то неоправданные переходы от моментов душевного успокоения к изнуряюще грустным.

— Он, правда, сидел в тюрьме, кажется, шесть месяцев. Миха по электронной почте передала своей подруге, что Игорь её ударил. Он это отрицал, и потом всё закрутилось.

— Конечно, я никогда не думала, что так всё обернётся. Какую тайну ада он носил в себе! Такой исход. Я обещала Игорю давно–давно написать о нём эссе или повесть с названием: «Блеск и нищета Игоря Димента». Я хочу изобразить его совсем не хуже, чем он был, но и лучше у меня не получится, хотелось бы как есть, как я его видела. Редко я встречала такой безудержный талант, с которым так обошёлся его владелец, подписав ему приговор. Я хочу написать об Игоре для моего сына Данички, чтобы и он не растрачивал свои таланты и способности. Таланты у всех разные, а трагедия одна. И для себя хочу прояснить ещё раз, — «кому много дано, с того много спрашивается». И снова удивиться, как человек не ценит то, что у него есть, а хочет неизвестного. Игорь хотел быть всем, ему было мало быть только художником. Ему это легко давалось, это он делал охотнее всего, и не ценил эти свои способности. Он хотел быть философским писателем, кем угодно только не тем, что давало ему ценность. Мой муж Яков понимал это про других, а сам тоже вместо того, чтобы писать философские статьи, в чём у него был талант и как советовал ему отец Александр Мень, писал картины, хотел соревноваться с природой. Трагедия моего мужа Яши другая: у него его высшее «Я» боролось с низшим, но, видимо, есть какая‑то «общая» тайна, роднящая их. Я замолчала, а потом спросила:

— Серёжа, что говорил Игорь в последние дни?

— Он обвинял женщин, обстоятельства, Америку, ругал людей.

— А себя? Признал ли он свою ответственность?

— Да, за несколько часов «до» он сказал, что его вина тоже есть… может быть, на половину…

— В чём же?

— Он этого не сказал. Вам он просил передать книги, которые он взял у вас читать. Говорил, что Вы удивитесь его пьесе.

— Пьеса, как он сам пишет, о паутинности мира и об экзистенциальной разобщённости — не о любви. Что больше всего его мучило в последнее время? Говорил ли он кому‑нибудь «прости»?

— Он несколько раз повторял строчки: «Жизнь упала как зарница, как в стакан воды ресница. Изолгавшись на корню…».

— Но, не добавлял — «никого я не виню»? Завещал ли он что‑либо в разговоре или письменно?

— В последнюю ночь я проснулся и увидел, что он что— то писал. Но утром я нашёл только разорванные обрывки листков, выброшенные в мусорную урну. Я пытался их собрать, но находил только отдельные слова. «Господь», «Обман», «Битва жизни».

Долго я не находила покоя. Возвращалась к тому, что произошло с Игорем. Расставляя книги, которые он брал читать, мне казалось, что он ещё здесь присутствует. Агата Кристи «Месть». Мандельштам. «Сумерки свободы». Открываю, листаю, подчёркнуто Игорем:

В ком сердце есть —

тот должен слышать время,как твой корабль ко дну пойдёт!

Думала, глядя на всю его жизнь, как постепенно шёл он к своему разрушению, к пропасти, как разворачивалась драма. Я обращалась к нему, хотя знала, что он уже не может ответить.

Похититель женских сердец! Шармёр, кого же ты всю жизнь обманывал? Кому принёс ты утешение? Кому отдал свою любовь!? Что искал ты? И что хотел? Твоя японская жена Миха написала мне, что скучает без тебя, но рада, что тебя уже нет, и больше ты не будешь её мучить. Твоя жена Алида, отдавшая тебе всю свою жизнь, сказала, что в её сердце от тебя осталось только «ничто — пустота». Всех других я не спрашивала, но думаю, что ничего утешительного не услышу. Давно–давно я тебе сказала, что мужчина поднимается благодаря женщине. И ты мне ответил: «Не смеши меня и не обольщайся!» Никогда ты не мог создать мифа из женщины, как любой Казанова. Для тебя другой человек не был — «Ты», потому как ты не открыл в себе «Я». Ты никого не любил, и себя тоже. В этом твоя трагедия. Это и привело тебя к отчаянию? Может быть, только смерть научила тебя смыслу жизни?

И там, где казалось, мы должны были пасть от восхищения, там видим только… вырастающий горб… и не слышим его отчаянного возгласа: Я умираю! И не можем понять как страдало его тщеславие?!