Горб Аполлона: Три повести

Ну, подумал я, что‑то с евреями нехорошее затевают. Ведут нас куда‑то за ограду в кирпичный дом. Там встречает внушительный командир роты. И что происходит дальше? Нечто несуразно — неожиданное. Командир приказывает: «Накормить в офицерской столовой! И новобранцам приступить к заданиям: рядовой Левин — заняться сопроматом! Абрамсон — математикой! Штейн — переводить с английского! Сидеть в штабе и работать! Условия будут обеспечены!» Как ты догадываешься, несколько минут отобранные новобранцы были ошарашены, но, наевшись офицерской еды, весело приступили к службе. Сейчас пишу сочинение «Лев Толстой как зеркало…» Командир Иванов учится в академии и, видно, хочет стать генералом! Вот так! Некоторые умеют устраиваться!»

Я в ответ спрашивал: Как идёт изучение Шекспира советскими солдатами?

В предвечерние часы иду где‑то в районе площади Льва Толстого. Дул пасмурный тёплый ветер, и мне захотелось взглянуть на недавно открывшееся кафе с разными новшествами, как писали в газетах, и посидеть за чашкой кофе. Прохожу по залу, рассматривая узорчатые колоны и потолки, как вдруг замечаю за одной из расписных колонн с головами матрёшек Сашиного отца. Он сидит почти неподвижно, величественно и высоко, но на его лице нет того выражения, какое я всегда прежде встречал: лицо его необыкновенно оживлено, щёки сияют. Я никогда не видел его в таком оживлении. Неужели это Ефим Петрович? Так может улыбаться? Рядом с ним женщина, мне видна только её спина, лица не разглядеть, оно обращено к нему. Она тоже от души смеётся, пушистый помпон шапочки на её голове болтается из стороны в сторону. В согнутой руке у неё сигарета в длинном–предлинном мундштуке. «Вот о ней‑то и писали Асе Романовне! — подумал я, не решаясь ещё раз взглянуть в их сторону, — как‑нибудь проскочу незамеченным, а потом всё рассмотрю». Я медленно сделал шаг или два и услышал обрывок фразы, меня поразивший: «Ну, что вы, Инесса…» Я несколько оторопел «не может этого быть, я ослышался?» Я оглянулся: Да, это была Инесса — Сашина жена — в таком весёлом кокетливом возбуждении. «Что же делать?» Я не хочу мешаться, нужно срочно уйти, проскочить незамеченным. Не дойдя до намеченного места, я повернул к входной двери и, задев кого‑то сидящего, в смятении выскочил в раздевалку. Официантка что‑то бормотала, но я уже закрывал дверь, и пока получал в гардеробе пальто, мне вдогонку ещё звучали голоса и музыка. Минуту спустя я уже шёл по площади Льва Николаевича и думал: как бы наш знаменитый граф описал такую сумятицу? Вот уж поистине: «всё смешалось в доме…» На душе было сумбурно. Много разных слов обращал я к Инессе, приписывая ей все обманные женские качества: лживость, неискренность, обольщение. Обращался к её не сотворённому миру и к сотворённому, к её мистическим и астральным состояниям, демоническим интуициям, которые «никто не может понять», и… к себе. Проклинал нашу наивность, наши детские симпатии. До чего же мы глупы и беспомощны! Как мало знаем о жизни! Таким сучкам не приходит в голову укусить беспородных, ужасных самцов, они кусают тёплых, ласковых. Гнилые романтики, Саша и Витя, вы должны постигать в муках правду… особенно во взаимоотношениях между мужчиной и женщиной. И что же останется в конце концов от наших романтических мечтаний? Как странно смешиваются ощущения, если приходится спуститься с высоты в глубину.

Мне уже не хотелось никуда заходить, и я отправился домой.

Саша вернулся со сборов. Через неделю он очень взволновано сказал мне по телефону: «Инесса от меня уходит…» И через паузу: «В глухую ночь ты из дому ушла…» «Приходи ты».

Я подумал: «Как хорошо! Инесса улетела в астрал! И он освободился от неё. А она, одержимая своей тенью, всегда будет вредить самой себе, потому что от себя не сможет освободиться».

Как и что мне ему сказать?

Несколько лет Саша приходил в себя от этого непродолжительного брака. Влияние Инессы оказалась длиннее любви.

«Она долго мне снилась», — уже много позже писал мне Саша. «Я изучил науку расставания…» И, изучив, Саша решил навсегда расстаться с русской жизнью — подал заявление на выезд.

Я водил экскурсии по городу, сумрачное величие которого любил. Восхищаясь архитектурной роскошью, я не замечал отсутствия красок на домах, тёмные грязные дворы меня не пугали, в них я разыскивал арки, карнизы, барельефы. В предотъездные Сашины дни он пришёл ко мне в Петропавловскую крепость прощаться. В последний раз мы побрели по нашему обычному пути вдоль гранитных уступов Невы, вдоль потемневших дворцов, отражающихся в невской воде, вдоль чугунных кружевных оград, вдоль и поперёк знакомых улиц, проёмов мостов, каналов. Мы шли в мраморной белой ночи мимо стройных, померкших зданий, мимо знаменитых всадников на вечнозелёных конях, мимо таинственно–мистического прошлого Петербурга с колонной, увенчанной склонённым ангелом.