Горбачев

«Сегодня в „Правде“ подборка писем, брызжущих слюной на перестройку и Горбачева», — фиксировал в дневнике помощник общественную температуру сентября. Ноябрь: «Правые в ярости из-за присуждения ему Нобелевской премии». И тут же выпад с другого фронта: «В Московских новостях» «прорабы перестройки» — Е.Амбарцумов, А.Адамович, Ю.Карякин, Ю.Афанасьев, А.Гельман — требуют отставки Горбачева. В Верховном Совете, управляемом Лукьяновым, за отставку попеременно выступают и проельцинские межрегионалы, и сформировавшаяся как противовес им группа «Союз». К их выпадам он относился спокойно, как к закономерным и, в сущности, заслуженным. Нападки же «демократов» — в октябре съезд «Демократической России» потребовал в резолюции отправить в отставку президента, правительство и Верховный Совет — воспринимал болезненно, как предательство".

На деле же очередное поколение демократических «разночинцев», не переварив российской истории и демонстрируя, видимо, врожденную неспособность извлекать уроки из опыта, демонстрировало симптомы, похоже, неизлечимого заболевания русской интеллигенции — нетерпения. В начале века его продиагностировали «Вехи». Юрий Трифонов вынес его в название своего романа, посвященного террористам-народникам, убившим царя-реформатора Александра II. «Да, начинается путь на Голгофу», — делает пометку А.Черняев. Подтверждение этого грустного вывода не заставило себя ждать. К «плевкам» в прессе и нападкам в Верховном Совете, заменявшим камни, добавился выстрел из ружья. Во время праздничной демонстрации, посвященной 73-й годовщине Октября, слесарь из Ижевска А.Шмонов, выхватив из-под плаща двустволку, пытался выстрелить в Горбачева, стоявшего на Мавзолее. После суда и медицинского обследования он был признан больным и помещен в психиатрическую лечебницу.

Главными авторитетами, двумя «серыми кардиналами» в новой команде, стали В.Крючков и А.Лукьянов. Именно от них поступала к нему — чаще всего через Болдина — большая часть информации. Этих двух, в принципе весьма разных по жизненному опыту и по служебной карьере людей помимо их нынешней должностной зависимости от Горбачева соединяла и другая более глубинная связь — лояльность и ностальгическая привязанность к тому, кто одно время был, а может, и оставался для них истинным «патроном» — Ю.Андропову, за которым один — Крючков — неотлучно следовал, как тень, еще со времен драматических венгерских событий 1956 года, другой был при нем первым замом заведующего Общим отделом. Горбачев думал, что под прикрытием этих бывших андроповских адъютантов сможет чувствовать себя в относительной безопасности после того, как левые «бросили» его (сами демократы считали, что все произошло наоборот). Но поскольку «приближенные» контролировали поступающую к нему информацию и, следовательно, в значительной степени его поступки, Горбачев фактически оказался под их надзором, если не под конвоем.

Переживая тем не менее из-за «развода» с демократами, конечно же, более близкими ему по духу и по «крови», он успокаивал себя тем, что это временное охлаждение, поскольку противоречит политической логике, и нетерпеливым радикальным соратникам надо просто дать время осознать, что правы не они, а он. Такой момент прозрения для некоторых из них наступил, увы, уже когда Горбачев, в том числе не без их содействия, оказался не у дел…

И все-таки в канун надвигавшегося 1991 года его больше угнетала не навязанная обстоятельствами и Верховным Советом чуждая ему команда, которая жала, как жесткий ботинок, а неясность дальнейшей судьбы перестройки. Торможение реформ он рассматривал как вынужденную тактическую паузу, полагая, что консерваторы дадут ему возможность отогреться в их лагере, перевести дух и набраться сил для нового реформистского наступления, ничего за это не потребовав. Он считал, что и вся страна, и он сам заслужили передышку: сделано за пять с половиной лет немало, и свалившиеся на людей «судьбоносные перемены» по правилам классических реформ следовало переварить. Всего лишь за два года, прошедших после XIX партконференции, страна пережила фактическую смену политической системы — ликвидацию монопольного правления компартии и первые в жизни трех поколений советских людей свободные выборы.

Что уж говорить о переменах на международной арене: уходе из Афганистана, подписании договора о ликвидации «евроракет» и сметенной Берлинской стене, открывшей дорогу не только объединению Германии, но и возвращению всех стран соцлагеря, включая Советский Союз, в современный мир и во всеобщую историю. Проблема заключалась в другом: если в «макрополитике» благотворные сдвиги казались неоспоримыми, на «микроуровне» — в повседневной жизни советских граждан — положение не только не улучшалось, но все стремительнее деградировало.