Горбатые атланты, или Новый Дон Кишот

От неожиданного звонка Сабуров с Аркашей снова вздрогнули (заболела кожа), а Шурка даже взлетел, и приземлился уже за дверью. "Это Суржик..." - Аркаша побледнел так, что засветились прежде малозаметные прыщи. Сабуров тоже побледнел и вышел на площадку. Пролетом ниже молодой человек с лицом и гривой павиана тащил Шурку вниз по лестнице, а тот, с перекошенной мордой, упирался изо всех сил. "Алло, товарищ!" - ошеломленно окликнул Сабуров, и молодой павиан выпустил Шурку. От внезапности тот едва не грохнулся навзничь, но, извернувшись, упал на руки, сантиметра не долетев головой до стены. Павиан насмешливо поклонился и, показав свой собачий профиль, "гуськом" стал спускаться по лестнице, а Шурка вскочил и взбежал наверх, подпрыгивая без малейших усилий, словно мячик.

Аркаша цепенел за дверью.

- Ты что, это же Суржик!.. Он вообще порепать может...

Шурка тоже был взволнован. Но не испуган.

- Ничего, я знаю, кто ему заплатил!..

- Взрослый парень - нашел ровню! - вырвалось у Сабурова.

- Он же за деньги, - извиняюще разъяснил Шурка.

- Ты завязывай с этими делами!.. - Аркашины прыщи по-прежнему светили из белизны, а голос прерывался. - Допрыгаешься, что вообще замочат!

Какие "эти дела" - спрашивать бесполезно.

- Думаешь, я жизнью дорожу? - с трагическим презрением скривил губы Шурка.

- Почему его не винтят, Суржика?!

- А говорят, Суржик сам мент. Козел, - козел прозвучало как название будничной профессии. - Правда, четыре дня назад сделали обыск, забрали баян и крючки.

- Шприц и иголки, - пояснил Аркаша для профанов.

Шурка озабоченно посмотрел на ладони - на одной сочилась ссадина, другая была просто грязная. Сабуров повел Шурку в ванную. Ободранную ладонь этот дикарь трогать не позволил ("И так заживет"), но просто грязную Сабуров долго отмывал, чтобы надоело и рассосалась пронзившая его жалость.

- Странно чужую руку мыть? - проницательно глянул на него Шурка. Интересно, как трупы моют? Наверно, из шланга? Кто их только соглашается мыть - все время же будешь помнить про смерть... Я бы и за миллиард не стал... а ты бы стал?.. Кристмаса мамаша мясником устроила - теперь по семьсот юксовых в месяц молотит. Но он все тратит на пласты и на кайф, поспешно оправдался перед Аркашей. - Теперь у нас всегда будет мясо! Только ехать далеко - аж на Социалистическую.

- Три часа на дорогу да ночь в канализационной трубе.

- Зато филе, грудинка, лопатка, седло, оковалок, голяшка, рулька...

- Зря стебетесь - у него очень ответственная работа!

Шурка с увлечением, как обо всем, что связано с риском и самостоятельностью, начал рассказывать о многосложной деятельности Кристмаса: на базе, только зазевайся, сразу втюхают гнили, костей, а то и целую тушу закосят - придется бомбить покупателей в два раза больше, а обэхээс...

Но, заметив на лицах слушателей одинаковое гадливое выражение, Шурка махнул рукой.

- А, бесполезно вам рассказывать... Давайте чайку?

В упоении сделал такой глоток, что едва не подавился, а потом икнул и критически прислушался:

- У нас в классе лучше всех рыгает Бобовский, особенно после школьных котлет с пепси-колой.

- Пощади, ради христа!

- Да ну тебя, как баба!

Телефонный звонок. Шурку. Как обычно, ни здравствуйте, ни до свидания.

- Угу. Угу. В кайф! Папа, я к Бобовскому!

Еще звонок. Эра Николаевна интересовалась болезнью Саши, - ведь целый месяц не был в школе бедняжка. Целый месяц, значит, врет...

Явилась Наталья под грузом картошки и капусты. Сабуров решил до выяснения ничего Наталье не говорить, но его разбирала злость, что она, избавленная от тревоги за Шурку, не испытывает к нему никакой благодарности за это, а - бледная с желтым и синим, с припудренными пятнами экземы (судьба пометила ее уже семипалой когтистой лапой), - лепечет все о службе:

- Меня Сережа провожал до троллейбуса - сумищи мои волок - и вдруг так серьезно-серьезно сказал: благодаря вам мы все эти годы прожили как будто в другом государстве.

"А я вот - в этом". Вдруг Сабуров вспомнил павиана, и внутри похолодело: до того зловещим показалось Шуркино отсутствие.Он едва удержал злой порыв рассказать обо всем раздражающе благодушной Наталье. А она проглотила свою таблетку - закинулась, как выражается Шурка - и, нежно распрощавшись, защемилась в комнате, зажав дверью изученную (измученную) газету.

- Когда только этого Суржика посадят, - безнадежно покачал головой Аркаша, и сабуровская тревога превратилась в нешуточный страх. Он позвонил Бобовскому - поздновато, но сейчас не до приличий. Бобовский Шурку сегодня не видел. Положив трубку (утратив последнего свидетеля), Сабуров вздрогнул: перед ним стоял Аркаша, глядя на него, как обреченный на обреченного. И немедленно откуда-то взялись силы натянуть поспешно маску ровной угрюмости и даже не схватиться за телефон как ужаленный, когда тот взорвался звоном (только болью по всей коже отдалось). Шурка еле слышно сообщил, что засиделся у товарища, а троллейбусы уже не ходят, но с самым первым же он немедленно прибудет.

Сабуров постарался перевести дух незаметно. Но осунувшийся Аркаша смотрел без облегчения.