Горбатые атланты, или Новый Дон Кишот

"Совсем не исключено, что среди ихних Фуфлойдов есть какой-то завтрашний Бетховен, но я этого не желаю и знать, пока их не начнут гонять по телевизору!"

То есть по отношению к новой музыке ты тоже ведешь себя, как человек толпы, и, возможно, Аркаша за это испытывает к тебе те же чувства, которые сам ты испытываешь к своим сослуживцам.

Неразрешимая трагедия: заурядные людишки не умеют оценить твои сокровища и готовы запросто втоптать их в грязь, даже и не почувствовав, что под копытцем что-то хрустнуло, - но - увы и ах! - любовь-то к сокровищам своим ты приобрел через людей тоже не слишком примечательных.

Имена Пушкина и Пифагора ты впервые услышал от людей самых заурядных. Сам доктор Сабуров, зарядивший тебя мечтой о чем-то поднебесном, тоже был недальнего ума, - иначе его благоговение перед великими не могло бы гореть столь чистым, непрактичным пламенем. Твердолобость толпы позволяет ей в течение целых веков хранить истины, которые удается вырубить на ее гранитном лбу гениям, коих ей не удалось уничтожить за несходство с нею. А ее склонность к общепринятому заставляет ее распространять усвоенные истины и вкусы - значит и вкусы гениев - до последних пределов вселенной.

Но думать о посредственности без вибрации в пальцах Сабуров все-таки не мог. Он тысячу раз мог бы простить пренебрежение к своей телесной оболочке, но - не к своему таланту. Лида это очень хорошо поняла. Лида... прелестное существо... но, в общем, конечно же, заурядное... от заурядных папы-мамы... Чудеса да и только - и заурядность, оказывается, может рождать любовь к высокому, восхищение чужим талантом.

Про служившую ему Наталью на этот раз он вовсе не вспомнил.

Два решительных звонка. Это к Шурке, Антон. Тоже из нестандарта, но привычный до того, что душа радуется: мать - судомойка, охотно попивающая с отцом - работягой-закладушником, и у Антона в его шестнадцать неполных лет физиономия топорная, как у сорокалетнего алкаша, только боевой расцветки в лиловых тонах недостает. Одежка, как в старые добрые времена, явно с чужого плеча, резиновые сапоги с загнутыми голенищами тоже с чужой ноги. В нынешнее развращенное, изнеженное время мало после товарища Сталина осталось охотников таскать в жару сапоги - просто облобызать хочется. Живы еще, живы хранители традиций - папаша Антона и по квартире расхаживает в резиновых сапогах.

Он и детей воспитывал старым добрым манером - за каждый проступок колошматил смертным боем, и в результате закаленный Антон сделался самым бесстрашным среди хулиганов Научгородка, а его младший брат, напротив, делал пакости только тогда, когда был уверен в полной безнаказанности, так тяжкий млат, дробя стекло, кует булат. В Антоне папаша выковал себе достойного преемника - и соперника: мордобой у них теперь заканчивается примерно вничью.

Шурку можно принудить к очень многому, уменьшая выделяемую ему пайку любви. Но теми, кто в ней не нуждается, управлять невозможно. Однако суровый отец Антона, потерпев полное фиаско во всем, что воспитывал целенаправленно, сам того не заметив, воспитал в нем ценнейшее для руководителей качество - ответственное отношение к работе. С самого лютого похмелья, сизый, еле живой, папаша поднимался в полседьмого, с трудом одолевал несколько чашек холодной воды из-под крана и брел на свою автобазу, невзирая на погоду и состояние здоровья, негодуя лишь на отмену мудрого сталинского закона об уголовном наказании за прогулы и опоздания. Руководитель, повтори этот подвиг!

"Это же работа" - неотразимая для Антона магическая формула. Неосознанные табу - не есть ли они единственно прочная основа общественного поведения?

"Антон - Витя - навестить сегодня же", - засигналила цепочка стыда.

Позапрошлой осенью Шурка по обыкновению затемпературил, и врачиха, которой он надоел еще в прошлом году, настояла на госпитализации пусть, мол, его обследуют как следует, то есть нашпигуют антибиотиками, чтоб температура спала на недельку-другую - главное, мерьте пореже.

Компания в тот раз подобралась действительно теплая, - все с субфебрильной температурой. Днем они пялились в телевизор и резались в самодельные карты, а ночью похищали пустые пузырьки и колошматили их об стены в своей палате. От этого подкроватная полутьма загадочно поблескивала и переливалась.

Чтобы избавиться от соглядатайского родительского глаза, на дверях детского отделения с последней холеры висела табличка: "Карантин", - золотом на черном стекле над явно временной жестянкой "Детское отделение". Карантин давал возможность особо чадолюбивых родителей привлекать к разным черным работам (за час работы - час общения с дитем).