Горбатые атланты, или Новый Дон Кишот

- Вон же и пацан говорит, - робко указал мужичок.

- Да видишь же, без блата не обошлось, - презрительно оборвал его другой.

Справедливое слово "блат" очень обидело регистраторшу.

- А я вас в нетрезвом виде вообще могу до рейса не допустить! - рассвирепела она, словно до этого они были допущены к рейсу. - Клаша, позови дежурного!

И пошли они солнцем палимы...

- Папа!!! - взвыл Шурка.

Регистраторша метнула на папу снайперский оценивающий взгляд - уж не начальство ли какое? - и успокоилась. Сабуров, так же мгновенно оценив ситуацию, принялся степенно растолковывать Шурке, что поделать здесь ничего нельзя, но вовсе не оттого, что он, непогрешимый папа, так труслив и подл, как это было на самом деле, а оттого, что этого требует Закон.

Изображение Закона как чрезвычайно логичного, хотя и неуступчивого механизма Шурке даже понравилось.

- А пойдем в ресторан - до отлета еще успеем, - вдруг предложил Сабуров, чтобы загладить стыд перед Шуркой и обманутыми мужичками - тем более что Шурку и впрямь стоило подкормить, чтобы не затошнило в полете (Сабурова-то больше тошнит на земле).

- В кайф! - обрадовался Шурка. - Как у Хемингуэя.

Однако ресторан, несмотря на прекрасно изученный Сабуровым распорядок его работы, был закрыт.

Народ безмолвствовал.

- Почему они молчат?! - через пару минут возмутился еще необъезженный Шурка, и Сабуров снова едва не ответил: убедились, что так легче отделаются.

- Хоть бы вышел кто, извинился, - мрачно сказал Шурка еще через минуту, а потом, все мрачнея и мрачнея, вдруг произнес упавшим голосом:

- Уеду я из совка. Здесь на каждом шагу в морду плюют.

Уже и он учуял главную тему: униженные и оскорбленные.

- Нужен ты там будешь кому-то! - обрадованно повернулась к ним тетка.

- Я и здесь никому не нужен.

- Храни гордое терпенье, - вздохнул Сабуров.

- А разве терпенье бывает гордое?

Отчасти. Тебя выгнали из дома, заставили мыть полы в обмен на тычки, но ты хотя бы не выпрашивай у них жевательную резинку, не трись у ихних ресторанов... Гордый и нищий...

Самолет с притворным гневом затрясся, по стеклам поползли дождевые капельки: скорость нарастала, следы становились все горизонтальнее и прозрачнее, пока не истоньшились из головастиков в сперматозоиды, которые вдруг поползли вверх, - взлет!

На посадках Шурка выходил, сомнамбулически припадая на сабуровскую руку, и, возвращаясь, тут же засыпал. От нежности к его доверчивой буйной головушке, которой суждено принять в себя столько бурь, ядовитая крыса в душе Сабурова на время унялась, неотвязные думы о месте поэта в рабочем строю стали казаться всего лишь полуправдой, и ему, даже скованному доверчивой Шуркиной головой, тоже несколько раз удалось вздремнуть, хотя сон был для него редким гостем даже в собственной постели.

- Папа, как будто масляная краска сморщилась! - утром обрадовался Шурка, впервые увидевший море, да еще с самолета: нужно было долго следить за которой-нибудь морщиной, чтобы заметить ее движение. Шурка отметил, что корабли выглядят большими даже в сравнении с морем, и внезапно вынес Сабурову приговор:

- Знаешь, что тебя погубило? - Он выражался в прошедшем времени с такой простотою, будто Сабуров уже давно покоился в недрах комбината. - Ты поверил, будто народ дает оценку гениям. А мы с Аркашкой считаем, что наоборот: чтобы создать что-нибудь великое, надо плевать на Сидоровых!

Сабуров хотел сказать что-нибудь педагогически-демократическое насчет уважения к Сидоровым, но почувствовал, что не может быть снисходителен тот, кто и без того стоит ниже всех.

Без места

После отъезда Андрюши Аркаша впал в какой-то платонический гедонизм: целый день лежал на диване и уныло повторял, что удовольствия единственная вещь, которая не обманет.

Правда, с приближением тьмы, уподобляясь некоему ночному животному, Аркаша начинал оживать и по первому же звонку бросался к телефону или к двери, из-за которой виднелась какая-то ночная нечисть, - жирная, тощая, бритая, патлатая, прыщавая или вампирски-свежая, никогда не попадавшаяся Наталье днем, и Наталья, всегда испытывавшая к нечисти жалость ("Как им хочется внимания!"), сейчас, когда они уводили в какую-то страшную и отвратительную их жизнь ее неприспособленного даже и к добропорядочной жизни сыночка, вглядывалась в них со страхом и тайной ненавистью. Юродиый Кристмас в заплатах и серпантинных кудряшках был еще найкращий.

Чем-то все это кончится?.. И не было Андрюши, рядом с которым она всегда была уверена: он что-нибудь да придумает.

Андрюша ее больше не любит, гнала она мысль, сделавшуюся в его отсутствие в тысячу раз ужаснее: прежде ей в глубине души все равно казалось невероятным, чтобы он мог ее оставить - это все равно что бросила мама.

- Но почему, почему ты не хочешь дружить с хорошими ребятами? - с отчаянием допытывалась она, перечисляя добропорядочные фамилии, но Аркаша только хмыкал с ненавистью:

- Да они же все буржуа! Кроме "Мастера и Маргариты", ничего не читали, а мнят себя цветом мирового интеллекта...

Та же, Андрюшина ненависть к малейшему признаку довольства...