Горбатые атланты, или Новый Дон Кишот

Несмотря на смех, напряжение осталось. Сережа уже полчаса без толку бренчит ложечкой. Наталья с любезной улыбкой, похожей на оскал, берет у него ложку и с крепким пристуком кладет на стол - знает же, что бессмысленный бряк выводит ее из себя. Только Клонская - как рыба в воде: снова обнаруживается, кто по-настоящему воспитанный человек, а кто только по недоразумению оказался душой общества. Легко, не всерьез, что настрого запрещено хорошими манерами, вздыхает: "Да, мы еще заплачем о Сталине. При нем хотя бы о мыле не приходилось..."

Наталья, словно бы эпически, начинает рассказывать, как ее мать стирала с золой, а отец, мастер на все руки, пытался варить мыло чуть ли не из дохлой собачатины. Но эпичность никого не обманывает, потому что она бледнеет и задыхается все сильнее, и, осознав это, вдруг впрямую обращается к Клонской:

- А для тебя мыло варят пускай хоть из людей?

Наталья смотрит на Клонскую с такой ненавистью, что все опускают глаза, и Клонская потупливается со скромным ликованием: хорошие манеры единственная доблесть, которую она способна замечать.

И вдруг робко вмешивается добрая Лиза: но ведь если мы столько лет кого-то хвалили, а теперь, когда разрешили, начинаем ругать, ведь это тоже как-то нехорошо?..

С Лизой Наталья изо всех сил сдерживается.

- То есть, если вчера мы лгали из трусости, из глупости, то сегодня уже обязаны лгать из чести? Да мы своей глупостью, пресмыкательством перед убийцами свою честь все равно уже погубили! Давайте спасать хотя бы правду!

Слова ее, кажется, произвели впечатление. И все же лучше посидеть дома, иначе она перессорится со всем светом. Дома... А где теперь ее дом?..

Улучив минутку, она вызывает Лизу в коридор.

- Ты еще не переехала? Можно, я там недельку поживу?

- Конечно, конечно! - Лиза со страхом отводит глаза. - Если бы не ты, мне бы этой квартиры...

- Если только поэтому...

- Какая ты! Не только, не только. До осени она мне совсем не нужна, честное слово! Новая же квартира - там ремонта... Да и... - она вдруг переходит на шепот: - Я боюсь туда переезжать. Как подумаю, что совсем одна останусь...

На сочувствие нет сил.

- С квартирой не останешься! При таких-то глазищах!

- Глазищах... А кому они нужны!

Сразу вспомнилась картина: Бугров целеустремленно несет свой штабс-капитанский пробор, дезинфицируя окружающую среду ароматом свежепроглоченного лука, а Лиза семенит рядом, стараясь оставаться с наветренной стороны... Бугрову, с его любовью исключительно к фактам и цифрам, наверняка не до красивых глаз.

Передав ключ, Лиза мнется:

- Знаешь... ты пойми меня правильно... Вадим уже вторую неделю приходит к двенадцати часам...

- Понятно. Бабы оскорбляются: что он, особенный, что ли, так? Так вот, скажи им, что Вадим действительно особенный. Он может делать только то, чего ему самому хочется. Ну, бабье...

Что за люди - ни таланта, ни потрясающего упорства для них не существует - лишь бы только никто не позволял себе ничего особенного.

Нет, надо обязательно передохнуть, иначе потом за год будет не загладить. Вадим еще студентом-разгильдяем попал к ней в группу на преддипломную практику и так увлекся гениальным Сережей, а через него и машинной обработкой, что не сдал последних экзаменов, загремел в армию и через два года с еще более бравой выправкой явился к Сереже на должность старшего лаборанта, - дотащить его без диплома до ведущего инженера удалось прямо-таки бурлацкими усилиями.

А бабы, конечно, тайно злятся на него еще и потому, что он во всей лаборатории замечает одну Наталью за то, что с ней можно побеседовать по душам (она жалеет мужчин, которых недолюбили матери и которые из-за этого и жен выбирают черствых, оттого что не имеют образцов любви к себе), да еще Сережу - за гений.

Но до перехода в Натальину группу Сережа был известен только тем, что прикрывал организацию по всем видам спорта да еще охоч был до овощебаз зарабатывал отгулы, чтобы забраться на байдарке как можно дальше от подловатого начальника. Что скромничать, Илюшу в прежнем отделе знали только как трусоватого любителя тихарить, Бугрова недолюбливали за туповатость и педантизм, Светлана использовала свою контактность в устройстве исключительно личных дел, да и добрая Лиза отнюдь не была гласом народа - прошелестела какая-то тихая мышка и ушелестела. Может, и не совсем уж зря прожиты эти годы?

Но вглядеться в мир с положенным вниманием ей так и не удалось. Иначе бы она ни за что не перепутала этажи...

На стенке кабины туалета ей бросилась в глаза какая-то надпись. Она машинально пробежала ее и с омерзением отдернула взгляд. До чего уже дошло - женщины пишут такую похабщину! Еще какая-то нелепая пушка нарисована рядом - и тут же увидела, что это вовсе не пушка. Да что же это такое, в конце концов! И на собрании об этом не скажешь...

Она достала носовой платок, чтобы, не глядя, стереть эту гадость, - и вдруг содрогнулась от ужаса: она услышала мужские голоса... Она зажала уши: вдруг еще знакомые...

Конец... Лишь минут через пять до нее дошло, что она может просидеть в кабинке до конца дня, и ужас немного отпустил.