Горчаков

Так, на обеде в Москве, устроенном в честь приезда Александра II для деятелей «мысли и слова, ученых, писателей и художников» 3 сентября 1856 года, прозвучали слова Н. Ф. Павлова: «С Петра Великого вы не назовете никакой эпохи в нашей истории, где так много было сделано в такое немногое время. Конечно, это не оглушительно громкий, не победный клик на развалинах чужого жилища; это подвиги, более согласные с требованиями века; у них более прав на благословение народа, в них более человеческого, христианского назначения. Благоговейные помыслы о предержащей власти, сохранившей и возвеличившей Россию, есть святой долг, налагаемый и оправдываемый самым пытливым разумом; но счастливо время, в которое долг сливается с желанием сердца; но радостна жизнь, если не разберешь — что велит долг и что внушает любовь? Скажите, разобрались ли вы, чем недавно, чувством долга или чувством любви, билось ваше сердце, когда глаза ваши, застилаемые докучною слезой, останавливались невольно на трех незабвенных словах: отменить, простить, возвратить!

Кто открывает нам широкий путь к просвещению; кто повелел растворить двери университетов; кто снял преграду к сближению народов, к обмену разных образованностей; кто не забыл в пустынях Сибири ни согрешивших отцов, ни безгрешных детей; кто, в просвещенной благости, вспомнил всех и все не от избытка даров милосердия, какими располагает его могущество, а от той нежной заботливости, от того всепонимающего чувства христианской любви, которое останется на страницах истории»[112]

.

Это было особое время — время торжества и радости, общественного воздаяния тем, кто своим творчеством, своей публицистической деятельностью пробивался сквозь паутину николаевской реакции, кто убежденно боролся с «всероссийским застоем», готовил то, что и тогда некоторыми именовалось «перестройкой». Эти понятия не вошли в правительственные программы реформ, но весьма часто употреблялись в публичных дискуссиях середины XIX века.

Первые два десятилетия царствования Александра II принято считать, и не без оснований, временем рождения «повременной политической печати», того, что в России обрело наконец контуры частных регулярных общественно-политических изданий — общероссийских и региональных периодических газет и журналов. Политику Александра II и его окружения в отношении свободы выражения общественного мнения называли «оттепелью». Это был настоящий прорыв. На арену русской жизни из политического небытия и идейного подполья выходили те, кто наперекор тотальной цензуре обладал мужеством говорить правду. Особую популярность обрел эпистолярный жанр — многочисленные записки, статьи, письма, обращения к власти, к общественности, к политической элите. В их составлении принимали участие не только ученые, литераторы, публицисты, но и все, кто испытывал в этом потребность. Был отменен запрет на публикацию произведений Гоголя, начался выход собрания сочинений Пушкина, стало возможным появление в печати публицистики В. Г. Белинского, Т. Н. Грановского, К. С. Аксакова, Ю. Ф. Самарина, А. С. Хомякова, П. Я. Чаадаева, братьев И. В. и П. В. Киреевских, а затем и Писарева, Добролюбова, Чернышевского. Если к началу царствования Александра II в николаевской России политические разделы имели лишь четыре общероссийские ежедневные газеты «Санкт-Петербургские ведомости», «Московские ведомости», «Северная пчела» и «Русский инвалид», то к 1863 году выходило уже 195 политико-литературных изданий, а к 1880 году их число возросло до 531, то есть увеличилось в два с половиной раза[113]

. Почему власть пошла на это?

Задумав так кардинально изменить многое в российском государстве, его высший эшелон оказался в тупике, поскольку не имел возможности опереться на дееспособную, конструктивно мыслящую часть общества. Отнюдь не все из того узкого круга лиц, кто поддержал Александра II в его стремлении многое менять в унаследованной им российской реальности, были одержимы реформаторским рвением. Более того, практически никто не представлял, как можно преодолеть прогрессировавшее отставание России, не видел путей решения сложнейших проблем. В атмосфере решительной борьбы с инакомыслием было трудно найти людей, готовых предложить нечто конкретное, а затем реализовать свои предложения на практике. Большинство из них находились либо в ссылке, либо за границей. Могли ли они быть востребованы? Как и прежде, эти люди числились врагами режима, рассчитывать на них не было возможности. Прямое заимствование иностранного опыта также отвергалось в силу особых национально-политических традиций России, коренящихся в укладе ее жизни. По этой причине пути, цели и способы реформирования представлялись весьма смутно. Единственная задача, которая более или менее определенно стояла перед новым царствованием, — это преодоление крепостничества, но и она не имела четких контуров. Только вывод на авансцену общественной жизни новых, свежих сил мог дать результаты, а заявить о себе они могли только в условиях гласности.