Гордон Лонсдейл: Моя профессия - разведчик

— Как идут дела, мистер Лонсдейл? Понравился ли наш город? — заговорил он дребезжащим старческим голосом, бесцеремонно разглядывал мои пожитки и не обращая внимания на сдержанный тон моих ответов. — Вы знаете, когда мы с Лилли впервые приехали сюда, здесь ничего не было. Ровно ничего, кроме сосен. А пыль была — я никогда не забуду какая. Уж, поверьте, мистер Лонсдейл, наглотался я тут пыли, пока всё это построили… А как у вас там, в Кобальте? Наверное, тишина, свежий воздух…

«Уйду, завтра же уйду от этого старикашки, — твердо решил я. — Замучит расспросами…»

Я так и сделал. Нашёл в той же «Ванкувер сан» объявление о меблированной комнате с отдельным входом, отправился туда — и комната, и хозяин, молчаливо улыбавшийся голубоглазый парень с тяжёлыми руками, сразу приглянулись мне. Подыскав первый же благовидный предлог, я рассчитался с пенсионером, оставив его в ненавистно молчаливом одиночестве.

Парень, его звали Глен, оказался сущим кладом, ибо заработал деньги на покупку этого дома (точнее — первый взнос) в Китимате на стройке алюминиевого завода — той самой, где, по «легенде», предстояло в своё время побывать и мне.

Узнав об этом, я пригласил его на стаканчик виски. Потом последовала экскурсия в бар. Затем Глен пригласил меня к себе на квартиру, не без гордости, с той же молчаливой улыбкой показав купленную в кредит новую полированную мебель и сверкающий никелем и пластиком холодильник.

Китимат был большим событием в его жизни, разговор нет-нет да и заходил о строительстве алюминиевого центра Канады. Постепенно я узнал всё, что мог узнать о быте рабочих, их составе, взаимоотношениях, условиях найма, работы и отдыха, сроках контракта — словом, всё, что было нужно. Для полноты картины полагалось только съездить в Китимат и произвести «рекогносцировку на местности».

Я совершил её через три недели после приезда в Ванкувер, постаравшись объединить в этой поездке и возможность увидеть своими глазами Китимат и выполнить одно поручение Центра в маленьком городке Уайт-Хорсе, на самом севере Канады.

Сырым, ветреным ноябрьским утром я поднялся на борт небольшого парохода, совершавшего регулярные рейсы между Ванкувером и Принс-Рупертом — городком на тихоокеанском побережье, откуда довольно легко добраться до Китимата. Я занял место в каюте, предвкушая не очень долгое и приятное морское путешествие.

Конечно, три недели — не срок, чтобы стать истинным канадцем, но я уже был не тот традиционно любознательный американский турист, который сошёл с двумя чемоданами в том же порту. Я говорил уже с тем мягким, почти незаметным акцентом, который присущ жителю Британской Колумбии. И свой темный костюм из гладкой английской шерсти носил так, как его носит канадец. Но главное — у меня, надеюсь, уже были истинно канадские взгляды и истинно канадские вкусы, которые я незаметно и старательно скопировал у своего хозяина.

За долгие, долгие годы загранкомандировки мне, носившему имя Гордона Лонсдейла, пришлось заставить себя отвыкнуть ото всего, что я когда-то любил: от чёрного хлеба и парного молока, щей, борща со сметаной, грибов, лесных ягод, душистых пирогов с капустой, которые в нашем доме пекли по поводу и без повода… Мне были дороги хорошие книги, театр, опера (гораздо меньше театра), балет (если не слишком часто, ведь репертуар его весьма ограничен). Меня всегда остро интересовали политика и экономика.

Но всё это было абсолютно ни к чему канадцу Гордону Лонсдейлу, биографию которого я создавал сам и которая, теперь уже моими руками и мыслью, продолжала утверждать себя в моих поступках и делах, трансформируясь на этот раз в абсолютно реальную жизнь тридцатилетнего канадца Лонсдейла, человека, твёрдо решившего пробиться на трудной стезе бизнеса.

Какие вкусы и склонности могли быть у этого канадца? Ну, посудите сами: политикой он не интересуется. Под экономикой понимает лишь всевозможные способы заработать побольше денег. («Чем больше — тем лучше данная экономика»). О чёрном хлебе он слыхом не слыхал. Грибы для него — это шампиньоны. Канадец никогда не пробовал парного молока — он пил его всегда, сколько себя помнит, из бутылки или бумажного пакета.

Театра, не говоря уже об опере и балете, в Ванкувере — городе с миллионным населением — не было. Изредка сюда приезжали с гастролями второразрядные драматические или балетные труппы. Они давали представления в одном из больших кинотеатров на центральной улице города. Истосковавшись по искусству, я как-то отправился на одно из балетных представлений. Я не знаток в области модернистского балета, но вполне определённо мог утверждать, что музыка и хореография были удручающими, а техника исполнения — на любительском уровне. Словом, даже на «безрыбье» канадского искусства этот «рак» оказался отнюдь не «рыбой».