Гордон Лонсдейл: Моя профессия — разведчик

Через минуту диктор снова попросил меня подойти к окошечку, на этот раз «срочно». К этому времени я уже принял решение: если вызовут ещё раз, подойду. Сохраняя внешне полное спокойствие, я заглянул в иммиграционное окошко. Не успел открыть рот, как ко мне подскочила хорошенькая стюардесса.

— Вы мосье Лонсдейл?

— Да, — ответил я. — В чём дело?

— Вы транзитный пассажир, — улыбнулась стюардесса. — Поэтому мы оформим вас вне очереди и доставим в город на автомобиле, а не на автобусе. «Эйр Франс» стремится сделать всё, чтобы даже транзитные пассажиры имели возможность хоть немного познакомиться с Парижем…

Опекаемый жизнерадостной стюардессой, я вне очереди прошёл паспортный и таможенный контроль и через несколько минут уже мчался в Париж в шикарном лимузине. Остальная часть моей поездки прошла без каких-либо осложнений. Спустя два дня весь материал был в Центре.

Глава XXI

Сидя за столом в своей крохотной комнате, я смотрел в окно, не видя ни синего вечера, ни зелёных ковров Риджент-Парка, а правая рука моя сама собой тихо отстукивала мелодию какого-то марша.

Узенькая исписанная цифрами ленточка папиросной бумаги, которая всё ещё лежала передо мной на полированной поверхности стола и которую надлежало сейчас же уничтожить, только что сообщила мне, что Центр считает необходимым моё присутствие на дебатах в парламенте по внешней политике правительства Её Величества.

Было время знаменитого «Суэцкого кризиса». Англия навсегда прощалась с Египтом, теряя заодно и Суэцкий канал. Британский лев грозно рычал, стараясь показать всему миру, что не собирается отдавать свою добычу. В воздухе попахивало войной. Оказаться в среде парламентариев в этой обстановке было крайне важно.

Дебаты должны были начаться на другой день. Времени оставалось в обрез.

Но как попасть в парламент?

Я перебрал в уме всех своих более или менее высокопоставленных знакомых и нашёл, что, пожалуй, надёжнее всего обратиться в лигу, к мисс Пауэлл. Несколько дней назад, вернувшись из короткой поездки в Париж, я преподнёс ей флакончик духов «Ша нуар» и блок американских сигарет.

Одинокая, стареющая женщина, воспитание которой, как это часто бывает с обедневшими аристократками, было значительно выше её сегодняшнего общественного положения, мисс Пауэлл безмерно радовалась всякому знаку внимания.

— Говорит Лонсдейл, — сказал я в трубку, услышав энергичный голос сотрудницы лиги.

— Узнаю, Гордон. Рада тебя слышать? Как дела?

— Спасибо, всё хорошо. А ты как, Элизабет?

— Как обычно. Полна оптимизма и положенной по должности энергии, — усмехнувшись, бодро ответила мисс Пауэлл. — Ты о чём-то собираешься меня просить, Гордон?

— Ты попала в самую точку.

— Тогда говори, а то мы скоро закрываем контору…

— Ты не могла бы помочь, — тут я сделал паузу, которая должна была подчеркнуть значительность просьбы, — попасть на дебаты в парламент?

— Только и всего?

— Разве мало?

— Решил стать политиком?

— Ну, знаешь, университет, Африка… Всегда полезно послушать такие вещи из первых уст…

— Когда дебаты?

— Завтра.

— Не вешай трубку, я поговорю по другому телефону. Тут же я услышал, как всемогущая мисс Пауэлл звонит активному деятелю лиги члену парламента сэру Джоселину Люкасу и любезнейшим голосом просит его устроить пригласительный билет на «скамью выдающихся посетителей» одному «чрезвычайно симпатичному канадцу по фамилии Лонсдейл».

— Гордон ты слышал наш разговор?

— Конечно.

— Сэр Джоселин говорит, что билет у тебя в кармане…

— Спасибо, Элизабет.

Сэр Джоселин не подвёл лигу: я назвал его имя одному из монументальных «бобби», дежуривших у входа в парламент. Тот вошёл в здание и скоро появился с молодым энергичным джентльменом.

— Я секретарь сэра Джоселина, — заученно улыбаясь, произнёс джентльмен. — Вот ваш пригласительный билет. Я провожу вас… — он протянул кусочек белого картона.

Энергичный молодой человек не без торжественности провёл меня на галерею палаты общин и усадил в одну из лож. Я осмотрелся. Я впервые попал в парламент и был поражён размерами зала, где заседал высший законодательный орган Великобритании. Зал оказался крохотным и даже по-своему уютным. Может быть, потому, что хранил на себе всегда для нас трогательную печать старины, может, просто был так спроектирован. При желании можно было свободно переговариваться с любым членом парламента — расстояние между противоположными сторонами составляло всего лишь несколько метров. Это было похоже скорее на студенческую аудиторию, нежели на торжественно-официальное помещение. Но оно и не предназначалось ни для каких церемоний.

Тут говорили. Обсуждали. Спорили, утверждая и укрепляя тот строй, которому верно служили господа в черных сюртуках, заполнившие крохотный зал.