Гордость и гордыня

Элизабет более не имела собственных целей, а потому она сосредоточила внимание на своей сестре и мистере Бингли. Ее наблюдения дали пищу таким приятным мыслям, что она почувствовала себя счастливой почти не меньше самой Джейн. Она уже видела, как ее сестра водит хозяйкой в этот дом, где ее ждут все радости, какими только может одарить брак по истинной любви, с даже думала, что при таких обстоятельствах сестрицы мистера Бингли могут завоевать ее расположение. Она ясно видела, что мысли ее маменьки сосредоточены на том же, и решила не подходить к ней слишком близко из опасения услышать что-нибудь лишнее. Поэтому, когда гостей пригласили ужинать, она сочла за злую шутку судьбы, что за столом они оказались рядом. И как же она рассердилась, когда услышала, что миссис Беннет беседует со своей соседкой (леди Лукас) откровенно, без обиняков и в полном убеждении о скорой свадьбе Джейн с мистером Бингли. Тема была на редкость заманчивой, и миссис Беннет без устали перечисляла все выгоды такой партии. Она поздравляла себя с тем, что он такой авантажный молодой человек, и такой богатый, и живет всего в трех милях от Лонгборна; а кроме того, было таким утешением думать, как его сестрицы любят Джейн, и не сомневаться, что они радуются их будущему родству не меньше, чем она. И к тому же это столько сулит младшим сестрам Джейн! Ведь столь завидный брак откроет им знакомство с другими богатыми холостяками; и, кроме того, какое отдохновение в ее годах передать заботу о своих незамужних дочках их сестре и освободиться от докучной обязанности выезжать в свет. Выразить удовольствие по этому поводу требовал хороший тон, тем не менее мысль о том, чтобы проводить вечера дома, ничуть не прельщала миссис Беннет, пусть бы ей больше и не надо было вывозить своих дочерей. Она заключила свою речь множеством пожеланий, чтобы и леди Лукас вскоре улыбнулось подобное счастье, хотя несомненно и злорадно верила, что ничего подобного не произойдет.

Тщетно Элизабет пыталась прекратить излияния своей маменьки или хотя бы убедить ее, чтобы она описывала выпавшую ей радость не столь громким шепотом. K своей невыразимой досаде она заметила, что мистер Дарси, который сидел напротив них, слышал почти все. Маменька же только побранила ее и попросила не говорить вздора.

— Скажи на милость, кто такой мистер Дарси, что я должна его бояться? Право, мы не обязаны быть настолько учтивы с ним, чтобы молчать о том, чего ему не хотелось бы услышать.

— Ради Бога, маменька, говорите потише. Какая польза вам оскорбить мистера Дарси? Этим вы не зарекомендуете себя его другу.

Однако никакие ее доводы не помогали. Мать излагала свои мнения тем же внятным голосом. Элизабет все больше краснела от стыда и досады. Она невольно посматривала на мистера Дарси, хотя каждый взгляд подтверждал то, чего она опасалась. Правда, он не все время смотрел на ее мать, но она не сомневалась, что его слух неизменно прикован к ней. Презрительное негодование на его лице постепенно сменялось глубокой серьезностью.

Наконец миссис Беннет исчерпала все, что намеревалась сказать, и леди Лукас, которая давно уже позевывала, вновь и вновь выслушивая описание радостей, принять в которых участия не предвидела, могла теперь утешиться холодной ветчиной и курицей. Элизабет начала понемногу приходить в себя. Однако ее спокойствию скоро пришел конец. После ужина настало время пения, и она, к своей пущей досаде, увидела, как Мэри без особых уговоров приготовилась усладить слух общества. Многозначительными взглядами, безмолвными мольбами она пыталась помешать такому доказательству тщеславия. Мэри не пожелала понять ее — подобная возможность блеснуть льстила ей, и она запела. Элизабет не спускала с нее глаз, изнывая от неловкости, и слушала куплет за куплетом с нетерпением, которое не было вознаграждено, когда песня кончилась, ибо среди изъявления благодарностей кто-то выразил надежду, что она еще раз доставит им удовольствие, и через полминуты Мэри вновь запела. Ее дарование мало подходило для такого случая. Голос у нее был слабый, а манера очень неестественная. Элизабет терпела невыносимые муки. Она взглянула на Джейн, узнать, как та переносит такое испытание, но Джейн безмятежно разговаривала с Бингли. Она посмотрела на обеих его сестер, увидела, как они пересмеиваются, а затем перевела взгляд на Дарси. Но он хранил все ту же непроницаемую серьезность. Тогда она поглядела на отца, взывая к нему о помощи, в страхе, что Мэри будет петь до конца вечера. Он понял намек и, когда Мэри смолкла, громко сказал:

— Достаточно, дитя мое. Ты уже долго доставляла нам наслаждение. Позволь и другим барышням показать себя.

Мэри, хотя притворилась, будто не услышала, все же была несколько смущена, а Элизабет жалела ее, сердилась на слова отца и опасалась, что своим вмешательством ничему не помогла. Вновь послышались просьбы сыграть что-нибудь или спеть, обращенные к разным молодым девицам и дамам.