Гордость и Предубеждение

Леди Кэтрин, казалось, смирилась. – Миссис Коллинз, вы должны послать с ними слугу. Вы знаете, я всегда говорю то, что думаю, так вот, я не могу вынести мысли о том, что две молодые женщины путешествуют в почтовой карете одни. Это в крайней степени непристойно. Вы должны устроить так, чтобы кто-нибудь сопровождал их. Больше всего на свете я не люблю подобные ситуации. Молодых женщин следует всегда должным образом оберегать и оказывать им помощь, в зависимости от их положения, конечно. Когда прошлым летом моя племянница Джорджиана отправилась в Рамсгейт, я настоятельно рекомендовала ей взять с собой двух слуг. Для мисс Дарси, дочери мистера Дарси из Пемберли, и леди Энн, иное не могло бы соответствовать приличиям. Я чрезмерно чувствительна к такого рода деталям. Вы должны послать Джона с барышнями, миссис Коллинз. Я рада, что мне пришло в голову упомянуть об этом; ведь для вас действительно было бы неподобающим отпустить их одних.

– Мой дядя пришлет за нами слугу.

– Ах! Ваш дядя! У него есть слуга, не так ли? Я очень рада, что у вас есть кто-то, кто помнит о таких вещах. Где вы будете менять лошадей? В Бромли, конечно! Если вы упомянете мое имя в «Колоколе», вам обязательно окажут особое внимание.

У леди Кэтрин было множество других вопросов, касающихся их путешествия, и, поскольку она не на все из них отвечала себе сама, требовалось не ослаблять внимание, что, по мнению Элизабет, было для нее удачей, иначе, задумавшись и чем-то своем, она могла и позабыть, где находится. Размышлениям же следовало посвящать время, проводимое в одиночестве; всякий раз, оставшись одна, она испытывала величайшее облегчение, и поэтому не проходило и дня без прогулки в одиночестве, во время которой она могла испытать все радости размышлений о неприятном.

Письмо мистера Дарси она вскоре выучила наизусть. Она обдумывала каждое предложение, и чувства, возникавшие к автору, были очень разными. Когда она вспоминала его манеру изложения, то по-прежнему была полна негодования, но когда думала о том, как несправедливо она осуждала и упрекала его, то гнев ее обращался против нее самой; а его чувства, не нашедшие в ней отклика, вызывали сострадание. Его влюбленность рождала благодарность и, в какой-то степени, уважение к его характеру, но она не могла принять его; и ни на мгновение не испытывала раскаяния из-за своего отказа и у нее не возникало ни малейшего желания увидеть его снова. Ее поведение в прошлом было постоянным источником досады и сожаления, а непозволительные недостатки ее семьи стали причиной еще большего огорчения. Они и в самом деле были безнадежны. Ее отец, довольствуясь тем, что посмеивался над ними, никогда не старался сдерживать не знавшее пределов легкомыслие своих младших дочерей; а ее мать, сама с манерами, достаточно далекими от принятых в обществе, совершенно не понимала проистекающей из этого опасности. Элизабет часто объединялась с Джейн, пытаясь сдержать неблагоразумие Кэтрин и Лидии, но пока их поддерживала снисходительность матери, могла ли быть надежда на улучшение? Кэтрин, безвольная, легко возбудимая и всецело находившаяся под влиянием Лидии, всегда с обидой воспринимала их советы, а Лидия, своевольная и беспечная, даже и не слушала их. Обе были невежественны, ленивы и тщеславны. Пока в Меритоне оставался хоть один офицер, барышни флиртовали бы с ним, а поскольку Меритон находился в нескольких минутах ходьбы от Лонгборна, они будут проводить там все свое свободное время.

Тревога за Джейн была еще одной не отпускавшей ее проблемой. Объяснение мистера Дарси вернуло прежнее хорошее отношение к Бингли, но при этом обострило понимание того, что Джейн потеряла. Не осталось сомнений, что его привязанность была искренней, а его поведение не вызывало никаких нареканий, разве что, такое безоговорочное доверие своему другу. Насколько невыносимой становилась тогда мысль о том, что Джейн не сохранила отношений, столь желанных во всех смыслах, полных преимуществ и столь обещающих счастье, вследствие безрассудства и пренебрежения приличиями членов ее собственной семьи!

Можно легко понять, что когда к этим мыслям добавлялись еще и воспоминания о недостойном поведении Уикхема, то радостное настроение, которое раньше только иногда прерывалось унынием, теперь было настолько подавлено, что для нее хотя бы выглядеть веселой было почти невозможно.

В последнюю неделю ее пребывания в доме Коллинзов их визиты в Розингс были такими же частыми, как и в первые дни. Там был проведен и самый последний вечер. Ее светлость снова подробнейшим образом расспросила о деталях их планируемого путешествия, дала им указания, как лучше всего упаковать вещи, и так убедительно настаивала на необходимости разместить платья единственно правильным образом, что Мария сочла для себя обязательным по возвращении в дом забыть обо всех планах на утро и провести его заново упаковывая чемодан.