Горе от ума

Редактор не хотел перепечатывать в своем издании обычного текста «Горя от ума» и был, конечно, прав, так как в него вкралось много неточностей и искажений. Но свою собственную редакцию он скомбинировал из двух рукописных текстов: самого раннего — Музейного и самого позднего — Булгаринского, совершенно игнорируя Жандровский, — и в этом была крупная ошибка, вредно отразившаяся на сценическом тексте как Александрийского, так и Художественного театров. К тому же, текст комедии Ю. Э. Озаровский напечатал прозой, без разбивки на стихи. Труд Ю. Э. Озаровского ценен не текстом «Горя от ума», а огромным количеством включенных в него материалов: исторических, литературных, бытовых и прочих; здесь воспроизведено свыше 360 рисунков: портретов, видов, снимков с автографов, длинный ряд иллюстраций к художественно-режиссерскому отделу и т. п.

Под непосредственным влиянием Озаровского оказалось самое блестящее и талантливое сценическое воссоздание «Горя от ума» — постановка Московского Художественного театра 1906 г. В статье В. И. Немировича-Данченко «„Горе от ума“ в Московском Художественном театре»290

сжато пересказаны итоги огромной художественно-режиссерской работы над этой постановкой, отличающейся не только большим числом удачно найденных частностей, но и общим своеобразным и смелым истолкованием пьесы. В статье содержатся ценные характеристики отдельных действующих лиц и групповых движений на сцене, общего темпа и тона игры. Главное своеобразие в понимании и постановке пьесы формулируется В. И. Немировичем-Данченко так: «Грубая ошибка в постановке „Горя от ума“ заключается именно в том, что центр пьесы перемещался из интимных отношений Софьи, Чацкого, Фамусова и Молчалина в сторону „галереи типов“, „общественного значения“ и разных комментариев публицистического характера. Не худо, чтобы все это актер знал, но жить

этим в непрерывном течении пьесы не может художник сцены». Особенно такая ошибка сказывается на Чацком. «Большинство актеров играют его, в лучшем случае, пылким резонером. Перегружают образ значительностью Чацкого как общественного борца. Как бы играют не пьесу, а те публицистические статьи, какие она породила. Самый антихудожественный подход к роли». «Влюбленный молодой человек — вот куда должно быть направлено все вдохновение актера в первом действии. Остальное — от лукавого. Отсюда только и пойдет пьеса, с ее нежными красками, со сценами, полными аромата поэзии, лирики. Чацкий станет потом обличителем даже помимо своего желания. Он и не думал брать на себя эту роль». На таком принципе интимной драмы построена вся трактовка пьесы, и прежде всего — исполнение роли самого Чацкого В. И. Качаловым. В соответствии с общим своеобразным замыслом постановка Художественного театра богата интимными бытовыми подробностями. В психологическую и сценическую характеристику действующих лиц внесено много свежей наблюдательности и чуткого проникновения.

С глубоким чувством художественной меры исполнял роль Скалозуба Л. М. Леонидов. Блестящим достижением И. М. Москвина была роль Загорецкого.

Замечательно было внешнее оформление спектакля: декорации, обстановка, реквизит, костюмы, грим и т. п. Художественный театр создал целую художественно-археологическую энциклопедию «Горя от ума». К ней постоянно обращались постановщики, актеры, театроведы. После опыта 1906 г. для крупных театров стало обязательным приглашение к постановке «Горя от ума» выдающихся художников.

Однако не всегда искания Художественного театра увенчивались успехом.

В постановке Художественного театра верная в основном мысль была доведена до крайности и оказалась в противоречии с замыслом самого Грибоедова, с объективно-историческим значением Чацкого как отражения декабризма. Между тем, в трактовке Самарина еще соблюдалось должное равновесие двух начал, определяющих грибоедовскую концепцию Чацкого, — интимного и общественного.

Тенденция свести задачу постановки к раскрытию личной драмы Чацкого вызвала в печати и в обществе много возражений и споров. Замечательно, что сам исполнитель Чацкого В. И. Качалов внутренне сопротивлялся узкой интерпретации и хотя, при своих богатых силах и средствах, сумел ярко изобразить «горе от любви», но подавил в себе богатейшие возможности раскрытия «горя от ума». Позднее и В. И. Немирович-Данченко отошел от своей трактовки. В 1923 г. он уже говорит: «Когда я писал о постановке „Горя от ума“, мои театральные мысли мне казались такими свежими, а теперь многие из них для меня уже те же засохшие цветы. И от самой постановки уже веет на меня любимой стариной. Так далеко ушла вперед идеология русского театра».291

Стремительный темп пьесы, ее легкую архитектонику замедляли и тяжелили придуманные вставки-интермедии, не предуказанные ремарками драматурга. (Например, сложная игра с флейтой Молчалина в I действии или испуг Лизы перед своим отражением в зеркале — в IV действии.)