Горе от ума?

«Я плохо понимал раньше, – вспоминал он, – возвышенные символы веры по примеру всех мирян и ещё менее природу, пока не начал мне сиять свет вечной природы, чему я так обрадовался, что начал записывать познанное мной. Ибо дух пронзил меня, как молния, и я увидел глубину вечности; когда проходит ливень, он настигает то, что настигает; так было и со мной: я начал писать, как мальчик в школе, и записывал познанное с большим рвением».

Родился и воспитывался Бёме в небогатой крестьянской семье в лютеранской вере; пас домашний скот, учился в школе. Как подмастерье странствовал вместе с бродячим сапожником. Став сапожных дел мастером, обосновался в городе Гёрлице, в 1599 году женился на дочери мясника Катарине и открыл своё дело, не переставая интересоваться всем на свете. Читал труды теологов, мистиков, алхимиков. Большое впечатление произвели на него идеи Теофраста Парацельса.

Следующий год стал для него знаменательным. В семье родился первенец (всего было у них четверо сыновей), а у Якоба было видение.

«Я созерцал, – вспоминал он, – необъятную глубину этого мира, наблюдал за солнцем, звёздами, облаками, дождём и снегом, представлял себе мысленно всё творение этого мира и находил добро и зло, любовь и гнев во всём – не только в людях, в животных, но и в неразумной твари: в дереве, камнях, земле и стихиях».

Философ И.И. Лапшин писал: «Духовный переворот, которым определялся ход его философского развития, имел место дважды, когда ему было 25 лет и 35 лет. В 1606 г. он раз, сидя у себя в комнате, увидел внезапно яркое отражение солнца на оловянном (тёмном) сосуде. Это красивое зрелище не только поразило его, но сыграло известную символическую роль в его последующей философии. Этот тёмный сосуд является условием для светлого

отражения солнца, это, по аналогии, можно было перенести и в область теодицеи, которая так занимала Бёме. Примирить Бога с мировым злом возможно, если предположить, что в самом Боге есть тёмное начало, как бы фон для светлого отражения».

Мысль о присутствии в едином Боге «тёмного начала», элементов зла, на первый взгляд кажется кощунственной. Но ведь единое предполагает именно такой вывод. Иначе получается двойственность миропорядка по учению зароастризма.

Блаженный Августин предлагал считать зло всего лишь отсутствием добра. Однако в общественной жизни и в душах людей присутствует и порой проявляется с убийственной силой активное воинствующее зло.

Связь Мира и Бога с нашей сущностью, по-моему, можно представить так:

В любой былинке разум дремлет.

Планету, звёзды, электрон

Непостижимый Бог объемлет…

Так, значит, дьявол тоже в нём!

Мы – существа иного сорта,

Премного мельче и слабей,

Коль в Боге есть частица чёрта,

Так что же спрашивать с людей?

По мнению Лапшина, в Бёме «никак нельзя отрицать значительного философского дарования, и хотя его философская “интуиция” не дала миру новой истины, но всё же она выражает известный взгляд на природу и Бога, яркий и интересный, как образчик кустарно-примитивного философского творчества».

В последних словах можно усмотреть высокомерие интеллигента к недоучке. Хотя, несмотря на обширные профессиональные знания, Лапшин не создал оригинального философского учения. В отличие от сочинения «Аврора, или Утренняя заря в восхождении», то есть Корень или мать философии, астрологии и теологии, или Описание природы, каким всё было и как стало вначале: как природа и стихии стали тварными, также об обоих качествах, злом и добром; откуда всё имеет своё начало, и как пребывает и действует ныне, и как будет в конце сего времени; также о том, каковы царства Бога и ада и как люди в каждом из них действуют тварно; всё на истинном основании и в познании духа, пробуждением Божиим прилежно изложено Якобом Бёме в Герлице, в лето Христово 1612, возраста же его на 37 году, во вторник, в Троицын день».

Действительно, есть ощущение философского примитивизма: с детской наивностью автор предполагает изложить и объяснить суть Мира, Бога и человека!

Якоб Бёме понимал дерзновенность своего труда, в котором немало было расхождений с канонами богословия (за это в те времена могли его жестоко покарать). Он не страдал манией величия, сознавая и своё незнание, и субъективный взгляд: