Горечь таежных ягод

Гулуашвили стал ругать Павлика, что он очень уж умный нашелся, что фельдшер тут ни при чем: Гулуашвили сам пытался кормить Дика таблетками, давал ему бесалол и фталазол. Но этот шайтан вместо благодарности так укусил своего собаковода, что он вот уже три дня пищу в столовой принимает стоя.

Командир дивизиона строго постучал трубкой о пепельницу и показал чубуком на Павлика.

— Он прав. И вообще, товарищ Рыбин, я вижу, у вас светлая голова. Все-таки вы, так сказать, личность. Я убедился, что не ошибся в своем выборе. Акт № 2 мы перепечатаем, включим в комиссию фельдшера Соломкина. А сейчас отправляйтесь с Гулуашвили принимать у него хозяйство. И чтоб тщательно и детально. Ясно?

— Ясно.

— Ну вот. А Гулуашвили вас проинструктирует. Вы слышите, Гулуашвили?

— Слышу. Я его проинструктирую. А потом?

— Потом отправитесь на гауптвахту отбывать наказание за халатное отношение к служебным обязанностям.

Всю дорогу к вольеру Гулуашвили ругался на своем языке, размахивал руками и плевался по сторонам, в молодой сосняк. Павлик из предосторожности шел сзади, отстав шагов на пять.

Вместо инструктажа Гулуашвили сказал:

— Слушай, кацо. Будешь бить собак — они тебя сожрут. Не будешь бить — все равно скушают. Я большой человек, сильный человек, и то кусали. А ты совсем маленький, наверно, на обед тебя не хватит. Съедят, кацо, только сапоги останутся.

2

Все оказалось не так, очень даже не так. Павлик это понял, как только ушел Гулуашвили, напоследок поддав ногой замызганную алюминиевую миску.

Все оказалось хуже. В сущности, никаких сторожевых собак, никакого «отделения служебного собаководства» не было и в помине. Была Пальма, старая, худая и облезшая, и был Карнач, пегий кобелишка-дворняга, попрошайка и подхалим.

Раньше солидность вольеру придавал Дик. Теперь за проволочной сеткой-забором хоть кроликов разводи: у Пальмы зубов наверняка нет, а приспособленец Карнач уживется и в такой компании. Интересно, как это он попал в сторожевые собаки?

— Ну! — Павлик потрепал его за ухо. — Как ты оказался здесь? Отвечай, блошиная твоя морда!

Карнач стучал лохматым и свалявшимся, как старая швабра, хвостом, разевал пасть, нахально улыбаясь и заговорщицки подмигивая, будто говорил: «Пустяки! Ты вот лучше сам расскажи, как попал в собаководы».

Павлик невесело вздохнул, сплюнул. «Судьба играет человеком» — так, кажется, поет батарейный «битл» Яшка Бортников, по вечерам наяривая на своей трехрядке. Ну ладно. Теперь думай не думай, а надо начинать, надо приступать «к исполнению функциональных обязанностей».

Что он вообще знает о собаках?

Он ходил по вольеру, рассматривая будки, кормокухню, заглянул в крохотный сарайчик-каптерку, носком сапога выковыривал в самых неожиданных местах ржавые миски, обглоданные кости, какие-то тряпки. Пальма дремала, а Карнач плелся следом, виляя хвостом и деликатно обнюхивая ноги своего нового начальника.

Как же водить на посты эту распрекрасную пару? Ведь засмеют. Впрочем — открытие! — это же всегда будет ночью! Ночью он будет разводить их на посты, а снимать рано утром, до общего подъема. Его же с собаками никто и видеть не будет. Мысль эта чрезвычайно понравилась Павлику, и он сразу взбодрился, даже почувствовал нечто похожее на воодушевление.

Пальму надо откормить. Это первое. Во-вторых, посадить Карнача на цепь (будет злее) и не выпускать днем из вольера, а то он шляется по городку и за кусок сахару перед каждым становится на задние лапы.

И главное, навести тут порядок. Вымыть миски, переменить в будках соломенные подстилки, сделать на каждую фанерные бирки, и — в рамке под стеклом — опись имущества, хозинвентаря. А еще; прокопать за вольером канаву для отвода воды, чтобы не было сырости. В сильный дождь потоки с горы заливают весь выгул, место здесь кто-то выбрал неудачное для вольера.

Только он начал работать, как всполошились собаки. Заскулил Карнач, даже Пальма подошла к сетке, принюхиваясь, уткнула в дырку седую морду. Учуяли кого-то?

На повороте тропы появился Марфин. Шел своим обычным крабьим шагом — чуть боком, нес ведро. Что ему здесь надо?

— Привет, Рыба!

— Привет…

Сейчас начнет подначивать; «Рыба ищет где глубже» — и все в таком роде. Откуда он успел узнать и зачем приперся?

— Ну чего таращишь глаза, как морской окунь? — засмеялся Марфин. — Не узнаешь? Это я, Федя Марфин. А это ведро с кашей. Так называемые «столовые отходы». Повар Прокопенко дал. «Пойду, — говорю, — навещу своего приятеля Пашу Рыбина в его новой должности». А по-русскому обычаю в гости ходят с подарком. Вот он мне и отпустил, как брату-самбисту. Принимай, Рыба, подарок. Хотя, правда, он не для тебя лично — для собак. Но ты, как настоящий собаковод, должен этому радоваться.

Павлик посмотрел на физиономию Марфина, потом заглянул в ведро с остатками пищи, и ему очень захотелось поддать его сапогом, как темпераментный Гулуашвили.

— Визит вежливости, — ухмыльнулся Марфин. — Ну, чего пыжишься, я серьезно! На вот, закури пока, а я собак покормлю.

— Но, но! — сказал Павлик. — Не лезь в вольер! Посторонним собак кормить не положено.