Горение. Книга 2

...Ленин прошел апартаменты по привычке стремительно. Румянцев, фактически главный редактор, едва за ним поспевал, приговаривая «легализуемся», обегая Ленина, распахивал двери, знакомил с секретаршами в пенсне и репортерами — все в английских клетчатых пиджаках, будто в униформах, сосут трубки.

Вернулись в редакторский кабинет; стола не было, Гиппиус купила секретер карельской березы с инкрустацией на охотничьи сюжеты — павловский стиль, восемнадцатый век. Горький устроился на широком, в пол-аршина, подоконнике, просматривал гранки. Ленин подошел к нему вплотную — затылок на уровне подбородка; поднялся на мыски, сунул руки глубоко в карманы, словно замерз, хотел согреться:

— Алексей Максимович, рассказывают, что товарищ Румянцев после кофе сигары стал спрашивать в ресторанах — главный редактор, понятное дело, но вы-то, вы! Товарищ Румянцев снискал себе славу как блистательный земский статистик, он интеллигент в третьем колене, но вы-то, Алексей Максимович, вы себя вспомните! Неужели вам ловко чувствовалось в подобного рода кабинетах, где столов нет, а сплошные гнутости, когда вы свои первые рассказы приносили?! Кто из рабочих в эти апартаменты придет?! Здесь же швейцар дверь распахивает, Алексей Максимович!

Договор с Минским расторгли, репортеров «в клетку» рассчитали, швейцара пристроили в ресторан «Вена» — помогли старые связи с распорядителем, сочувствовал партии, только после этого пригласили рабочих, предложили самим писать заметки в газету...

Ленин тогда пришел в редакцию вечером: задержался на заседании боевой группы ЦК, изучая материалы о положении в Кронштадте. Заглянул в комнату, где Румянцев рассадил за столом рабочих: двух молодых парней и девушку, синеглазую, веснушчатую, волосы будто лен.

— Ну, как работа? — спросил Ленин.

Один из рабочих — кочегар с Ижорского завода Василий Ниточкин — хмуро ответил:

— Не наша это работа. Сидим, потеем, а слова не складываются.

Ленин подвинул стул к тому столу, за которым расположился Ниточкин, спросил:

— Вы позволите посмотреть вашу корреспонденцию?

— Так вот она, открыто лежит.

— Некоторые товарищи, — пояснил Ленин, — если к ним через плечо заглядывать, не могут работать.

— Работать? — переспросил Ниточкин. — Работают, уважаемый товарищ, в цеху; здесь, в тепле, — не работа, отдых.

— Читаете много?

— Как научился грамоте — много.

— Сколько классов окончили?

— Гапоновский народный дом посещал, там учили...

— Какие книги любите?

— Политического содержания, про социальную революцию.

— Ну, это понятное дело, — согласился Ленин, — а вот, к примеру, Пушкина, Некрасова читать не приходилось?

— «Кому на Руси жить хорошо» — книга хорошая, правдивая, и хотя в рифму, но положение сельского пролетариата верно показывает.

Ленин чуть улыбнулся:

— Как думаете, Некрасову было трудно работать свою книгу?

— Так то ж книга, а нам предложено написать об хозяевах. А что про них рассказывать — змеи, нелюди.

Ленин подвинул лист бумаги, исписанный Ниточкиным наполовину. Быстро пробежал: «Эксплуататоры наемного труда, слуги царизма, сосут кровь из рабочего люда...»

— Это вы верно, — сказал Ленин, — только это неинтересно, это общие слова. Вы извините, что я так, но нам ведь правду следует друг другу говорить, льстить негоже... Ну-ка, вспомните, пожалуйста, что вас особенно восстановило против хозяев?

— Меня лично?

— Именно так. Только лично. В газету надо из себя писать, про себя, про то, что знаете.

— Ну, если про меня, тогда... — Ниточкин задумался, потом удивленно поглядел на товарищей.

Девушка подсказала:

— Ты об миноносце расскажи...

— Об этом не пропечатаешь, — откликнулся Ниточкин.

— А почему нет? — спросил Ленин, устроившись поудобнее возле стола.

— Да там сраму много, — ответил Ниточкин. — Словом, приехал к нам капитан с адмиралами миноносец принимать. Война еще шла, японец лупцует, ну, гнали мы, ясное дело, работали поверх смены, помощь своим-то надо оказать... Да... Ходил этот капитан с адмиралами, лазал по кораблю, а потом говорит: миноносец не приму, потому как в моей каюте иллюминаторы малы, солнца к обеду не будет, и писсюар не фарфоровый, и очко на толчке бархатом не обтянуто, — очень об заднице капитан тревожился, только чтоб на бархат для облегчения нужды садиться. И ведь не принял. Неделю мы иллюминаторы ему рубили, всю конструкцию меняли, потом писсюар ждали две недели, пока-то из Бельгии привезут, своих нет...

Ленин слушал с закаменевшим лицом, от гнева даже глаза закрыл. Потом, кашлянув, поинтересовался:

— Фамилию капитана помните?

— Как же не помнить — помню. Егоров.