Горец. Оружейный барон

Вызвал опять Зверзза и дал задание найти плотника или столяра, который такую вещь сделает. Желательно из дешевого красного дерева, типа земного бука, что хорошо гнется в распаренном виде.

Отправил домоправителя выполнять задание и снова сел за стол – писать патентную заявку.

Отправил ее почтой в военное ведомство с припиской, что от премии за это изобретение я отказываюсь в пользу империи – на изготовление таких костылей для раненых.

А так как металлургическая программа развития Калуги получила одобрение от герцога, то у меня оставались свободные средства, которые я потратил на изготовление большой партии таких костылей – целое производство открыл во Втуце. Отправил ее частями в разные госпитали империи. И, конечно же, в Будвиц. С подробной технологической картой как такие приспособления изготавливать на месте. Ну и наш санитарный поезд «Красный крест» не забыл.

На каждом костыле был выжженный штамп «Дар герою пролившему кровь за родину от обладателя золотого знака „За ранения“ Саввы Кобчика». Хороший пиар и в благородном деле не лишний. Особенно с моими‑то отношениями с имперской камарильей.

А так как в костыльной мастерской процентов на восемьдесят работали инвалиды войны, то после исполнения моего благотворительного заказа я им эту мастерскую вместе со всем оборудованием подарил. Теперь это кооператив «Рецкий инвалид». С налоговыми льготами от герцога и города. И все возрастающим пакетом заказов.

Зверзз после этого перестал на меня дуться за то, что мы фактически заставили его жениться на няньке. Впрочем, та с отставного фельдфебеля только что пылинки не сдувала. Как говорили на моей родине «ноги ему мыла и юшку пила».

* * *

Герцог, как только я ему подал меморандум о строительстве в Калуге мартена и прокатного стана, глянув только на исходную сумму проекта, очень разозлился и ругал меня, чуть ли не площадной бранью. Полмиллиона… это… это… очень много. Я понимаю.

Споткнулся Ремидий в ругани только когда услышал от меня волшебное слово «рельсы».

– Повтори, – упер он в меня свой фирменный зрак, которого так боялись все придворные.

– Рельсы, ваша светлость, – повторил я. – Свои рельсы, рецкие. Дешевые рельсы. А качеством лучше имперских будут.

Герцог внимательно на меня посмотрел, пожевал усами. Что‑то прикинул в уме и только спросил.

– Когда будут?

– Не раньше осени, ваша светлость. Но и не позже. К будущему строительному сезону точно будет накоплен приличный их запас. А за зиму можно будет отсыпать приличный километраж насыпи. Шпалы заготовить.

Ремидий сел в кресло и на этот раз внимательно прочитал меморандум.

– Почему я должен верить этому твоему пленному офицеру? – недовольно спросил он, откладывая бумаги в сторону. – Вдруг он засланный вредитель?

Вот тут я, наконец‑то дождавшись правильного вопроса от начальства, вынул из папки прошение Муранта о рецком подданстве.

– Так, значит… – герцог задумался слегка. – Садись, Савва, рассказывай все что задумал. А то тебя сейчас Молас в оборот возьмет, и останусь я опять не при делах.

– Молас во Втуце? – переспросил я.

– Вчера приехал. Успеешь еще с ним пображничать. Ты лучше мне скажи, наглец малолетний, почему я должен тебе дарить четверть акций этого металлургического завода? За красивые глазки?

Но к этому вопросу я был заранее готов.

– За йод, ваша светлость. И за то, что я делаю из крестьянского края индустриальную державу.

* * *

Второй квартирмейстер штаба Восточного фронта генерал – майор Молас выглядел устало. Казалось, что добавившийся на его шее Крест военных заслуг с венком оттягивал ее книзу. Даже парадная форма его не молодила, как обычно молодит военных.

Столкнулись мы в парадной анфиладе дворца после моей аудиенции у герцога.

– Вот тебя‑то я и жду, – заявил мне он. – А то опять усвищешь куда‑нибудь и лови тебя потом.

Здрасте – пожалста… Сейчас как начнет трясти меня как грушу, а я так ничего и не сделал по его просьбе нащупать надежную контрабандную тропку в Швиц. Замотался.

А генерал, уцепив пальцами мою пуговицу, продолжил.

– Я уже узнавал, что сегодня во Дворце день официально не приемный, так что кормить никого не будут. Едем в ресторан, там и поговорим.

Я, как камергер и воспитатель молодого графа, мог бы и оспорить его утверждение и приказать дворцовым служителям доставить нам обед с герцогской кухни ко мне в Иванов флигель, но… не хотел я, чтобы такая встреча стала предметом обсуждения придворных. Обо мне и так во дворце часто говорят такое… В общем я предложил поехать ко мне домой и отведать домашней кухни. Заодно и побеседовать там спокойно потому, как лишних ушей у меня дома не водится.

– А денщик? – ехидно спросил генерал, намекая на Тавора.

Знает, кому Тавор действительно служит, знает. Впрочем, ему по должности положено такое знать.

– Тавор в отъезде. Он больше не денщик у меня, а порученец. Денщик у меня теперь другой совсем. Настоящий горец. Даже имперского языка не знает.

Предложение было благосклонно принято. Но когда садились вдвоем в мою коляску с пафосными рысаками, то Молас как бы невзначай меня спросил.

– Что же ты больше не называешь меня «экселенц»?