Горгулья

Германист попросил разрешения с помощью радиоуглеродного анализа определить возраст пергамента и чернил. Я согласился, и на лице его отразилось такое абсолютное счастье, что я испугался, как бы эксперт не хлопнулся в обморок.

— Danke, dankeschon, ich danke Ihnen vielmals![15]

В результате анализа пергамент удалось датировать примерно 1335 годом плюс-минус двадцать лет; эмоции германиста просто зашкаливали.

— Это открытие настолько важнее всего… всего, что я… — От восторга ему не хватало слов, он буквально задыхался, обнаружив перевод, созданный в первые же десятилетия после того, как Данте написал свой «Ад» на итальянском. Я подумал, дальнейшие исследования вреда не принесут, и даже слегка подтолкнул германиста в определенном направлении: намекнул, что хорошо бы уделить внимание Энгельталю и его скрипторию. У эксперта снова начался тик. Он сразу погрузился в работу.

Германист связался со мной несколько недель спустя. Кажется, успел окончательно принять тот факт, что изучает невозможный документ. Да, подтвердил он, о том, что рукопись из Энгельталя, говорят многие признаки. Да, манера письма с высокой долей вероятности указывает на определенную книжницу, работа которой пользовалась широкой известностью приблизительно в 1310–1325 годах. Честно сказать, книжница эта всегда была своеобразной загадкой для исследователей мистицизма в Германии: она оставила свои литературные «отпечатки пальцев» на огромном количестве документов, превосходила талантом всех современников, однако имя ее нигде не значится. Подобная тайна могла сохраниться в то время лишь объединенными усилиями настоятельницы и главной книжницы монастыря. Но поскольку Энгельталь гордился собственной литературной репутацией, главный вопрос заключается в следующем: почему же именно работа этой монахини требовала такой секретности?

Германист рассказывал мне все это, а у самого усы буквально дрожали от восторга. Впрочем, он признал, что несколько фактов противоречат энгельтальской гипотезе. Пергамент отличается качеством от прочих монастырских свитков, у чернил как будто иной химический состав. Эксперт объяснил, что манера письма указывала на Энгельталь, а физические свойства рукописи — нет. И — нужно ли добавлять? — Энгельталь почти наверняка не имеет ничего общего с великим произведением Данте.

— Не их матерьяльчик, если вы понимаете, о чем я! Оригинал не просто был написан на итальянском, для своего времени он считался настоящим богохульством…

Эксперт спросил меня, почти робко, не будет ли других подсказок. Отчего же нет, будут, Я намекнул, что стоит временно отвлечься от Энгельталя и обратить внимание на город Майнц, особенно на книги, созданные частным образом примерно с середины 1320-х годов. Я добавил, что книжница, вероятно, работала под именем Марианн. От этой новой информации у германиста поползли глаза на лоб; он умолял меня объяснить, откуда я беру такие необычные указания. Я сослался на внезапное озарение.

Он провел почти месяц в поисках пергаментов по моим наводкам. Часто звонил — иногда рассказывал о новых достижениях, но главным образом жаловался, как мешает исследованиям наш договор о неразглашении.

— Вы хоть представляете, как сложно запросить подобные документы, если я не объясняю, для чего? Думаете, можно просто заявиться в библиотеку и заказать книги четырнадцатого века?

Он явно был готов привлечь коллег, пускай без моего согласия, и я заявил, что исследование закончено. Он едва не вмазал мне по лицу, но сдержался и стал страстно умолять:

— Одно из величайших открытий в истории палеографии!.. Какие последствия!.. Ломает все наши представления о немецких переводах!..

Я упорствовал. Тогда германист поменял тактику. Стал просить об отсрочке на несколько дней и, клянусь, поедал меня глазами. Я и этого не разрешил — ведь эксперт успел бы сделать качественную копию с оригинала. Я потребовал немедленно вернуть рукопись, а германист стал угрожать, что все обнародует.

— Законы, договор — ничто! Ведь это дар для всей литературы!

Я заметил, что подобные чувства заслуживают всяческого уважения, но тем не менее засужу и разорю его до нитки, если он проговорится хоть единым словом. Данте следовало бы добавить лишний круг в своем Аду для «книгоненавистников» вроде меня, парировал он.

В попытке хоть чуть-чуть утешить самолюбие эксперта я уверил его: если однажды решу показать миру этот немецкий перевод «Ада», непременно сошлюсь на его исследования. И даже предложу ему самому опубликовать свои находки, чтобы ни коим образом не лишить его ни капли академического признания. Но германист меня немало удивил.

— Какое мне дело до вашего признания?! Открытие огромной важности, его нельзя замалчивать!

Я до сегодняшнего дня не решил, как поступлю с экземплярами Inferno, которые оставила мне Марианн Энгел. Иногда, под влиянием минутного каприза, говорю себе, что итальянский список унесу в могилу — на случай если снова повстречаю там Франческо Корселлини. Тогда и верну ему отцовскую книгу.