Гори, гори ясно

— Я бы сказал: кукла, приводящая пищу своему кукловоду, — переформулировал Семен Ильич. — И молодежь на встречу с кукловодом, у которого и тела-то нет, не пошлешь. Наломают еще дров... То, что нельзя перепоручить, следует исполнять самому. Идемте?

Мы прошли под арку, миновали узкий двор, проследовали в парадную. Я угадал: дом был из старых, еще во времена Петра Первого возведенных. Но по обшарпанному состоянию парадной это был тихий ужас. Никакого сравнения с прелестными кариатидами в парадной, где живет Палеолог. Да даже с родительским домом, где попроще внутреннее обустройство, не сравнить.

Скорее всего, дом сильно пострадал от бомбежек. Немало их таких осталось после войны: фасад вроде бы держится, а внутри руины. Где смогли, подлатали, где нельзя подлатать — перестроили... Город выстоял, не утратил дух. Но и прежним остаться не мог.

Дверь Семен Ильич вскрыл буднично — ключами. Полагаю, дубликатом. Явно загодя готовились к «мероприятию». Прихожая, коридор, несколько дверей. За нужной нам — знакомая по сновидению спальня.

Кровать, зеркала и владелица. Последняя мирно дрыхла. Свернулась в клубочек, что тот котенок, улыбалась во сне. Так и не скажешь, что эти ладошки сжимали прежде орудие убийства.

— Перво-наперво следует определить вместилище зла, — выдал ценное указание подполковник. — Это ваша часть работы, Андрей.

— Конечно, — кивнул. — Постараюсь не шуметь, хотя не обещаю.

Когда мне снился пожар в Зимнем, зеркало натурально разговаривало, нашептывало всякое испуганным гвардейцам. Черт его знает, на что способны его «прикормленные» осколки.

— Хозяйка не проснется, пока ее держит в дреме другой подручный планетника, — сказал Семен Ильич. — За шум не беспокойтесь. С вами тут цельный подполковник, ежели нагрянет кто с проверкой.

Я зажег на ладони язычок истинного пламени. Комната преобразилась. На белые стенах и потолке проступили уродливые пятна черной плесени, на полу пузырилась бурая вязкая жидкость. Оба зеркала истекали тьмой и мерзостью, поганым чавкающим мраком.

За гранью реального слуха я слышал шипение, полное ненависти. Поверх накладывался еле различимый перезвон подвесок. И бульканье несуществующих пузырей. И шорохи, будто не плесень расползалась по стенам, а тысячи крохотных насекомых.

Только люстра осталась прежней, да круг на потолке ровнехонько по размерам светильника белел. Свет, пусть и искусственный, отринул тьму?

Огонек колыхнулся вправо, затем влево, замер, тревожно подрагивая. Где тьма, где отражение? Какое из зеркал вместило в себя древнее зло? То, что впитывало кровавую жертву или то, что наблюдало?

Это не рулетка, где при неверной ставке теряются лишь фишки. Да и при игре «по шансам» шарик может выпасть на зеро, и тогда все «чет-нечет», «красное-черное», колонки и дюжины — все эти ставки проигрывают. «Ноль, зеленое», — против устоявшихся правил называет зеро Шпала.

Или-или не обязательно. Оба зеркала могут быть тем, ради чего мы здесь.

Я бросил взгляд на спящую. Она не особенно изменилась, разве что как-то... поблекла. Осколок поглотил ее разум, а что случилось с душой? Ее вытеснили наружу, она сбежала, не выдержав творимых телом ужасов? Или же теплится где-то внутри «куклы»?

Не о том думаю. Нужно жечь, бить по тьме, пока та бездействует. Только определиться сначала с направлением удара. Рук у меня две, разжечь два огонька мне под силу, а вот смогу ли я раздуть истинный огонь так мощно, чтобы оба зеркала разом ожечь?

Прежде с этой ипостасью — первоосновой огневого дара — у меня не продвигалось взаимодействие. Воплотить, проявить чью-то суть, получалось. А заставить разгореться сильнее — нет.

Что, если не заставлять огонь, а быть им?

Я-огонь уже проходился по скверне поганой, пусть и во сне. Я помню это чувство. Помню, как выплескивались в темные оконные проемы пламенные ало-черные крылья.

— Семен Ильич, вам лучше выйти, — глухо произнес. — И женщину вынести.

Голос звучал, как чужой.

— Все так плохо? — подобрался подполковник. — Или не получается определить?

— Оба. Ответа. Да.

Губы шевелятся с трудом. Возможно, это потому, что огонь не имеет рта.

Рыков, чеканя шаг, покидает комнату.

— Спящая? — говорить все труднее.

— Ей уже не помочь, — сухо роняет слова законник. — Я здесь для ее зачистки. Уцелеет — приберу позже. Огонь не перекинется на соседние квартиры?

— Удержу, — я выдыхаю жар.

Живая искра удаляется. Искры в той, что подрагивает на простынях, я не вижу.

«Я дам тебе крылья. Сегодня — только их. В другой раз подарю тебе небо, если захочешь. Сказки не на пустом месте писаны, жар-птица — как тебе такое воплощение? Мы поладим, обязательно. Доделаем то, что ты начал давным-давно. Дело благое, общее. Готов? Вперед!»

И мои руки становятся пламенем. Чистым огненным крылом делается каждая рука. Крылья ширятся, заполняют помещение, хлещут по зеркальным провалам, разбрасывают искры-перья в каждое темное пятно.

Занимаются простыни и занавески. Этот огонь не чадит, он — основа основ.