Гори, гори, моя звезда...

— Какой, ты сказал, ишак?.. Я когда такое слово слышу, знаешь, как делаю? Правой рукой за корень языка беру, левой рукой в грудь упираюсь… — Князь показал, как он это собирается сделать. — И горло, сан-оль, к черту выдираю!..

— Тише вы, тише, господа! — урезонивал спорящих штабс-капитан.

— А с этим что делать? — спросил молоденький офицер про Искремаса.

— С этим?.. Ну, скажите там — пускай его выпорют как Сидорову козу и отпустят с богом!..

У крыльца бывшего ревкома, а теперь белого штаба стояли на часах два окаменелых казака. Дверь распахнулась, и оттуда лицом в пыль выкинули Искремаса.

Он полежал секунду, потом с трудом поднялся и пошел, еле передвигая ноги. Рубаха на его спине намокла рыжими полосами…

…На экране иллюзиона опять, уже в который раз, резвились у моря будущая утопленница и ее родители.

— Как хороши, как свежи были розы! — проникновенно говорил иллюзионщик. — И Русь цвела, не зная власти хама комиссара…

В темноте зала мерцали погоны, офицерские жены грустно прижимались к своим мужьям.

— Кто из нас не предавался знойному вихрю страсти… Но сердцем — сердцем мы были чисты!

По базарной площади ветер гонял сухие кукурузные листья. Тощие собаки безнадежно рылись в мусоре у мясного ряда.

Сгорбившись от боли, через площадь шел Искремас. Возле дверей своего театра он остановился. Изнутри доносились катаральные хрипы шарманки, скорбный голос иллюзионщика говорил:

— Дитя погибло в пучине моря… Но те, кто жив остался, — лучше ль их судьба?.. Отца и мать большевики замучили в чрезвычайке… Так пусть же белый рыцарь отомстит за всех!..

Искремас послушал немного и побрел дальше.

…Он пришел к дому художника. Только самого дома уже не было — его сожгли дотла. Черные разваленные стены еще дымились.

У забора лежали грудой хозяйские пожитки: кой-какая одежка, сковороды и кастрюли, треснутое зеркало, узел с постелью. Вдова художника сидела на этом узле, загородив лицо ладонями, и плакала. А на деревьях в саду, как злые обезьяны, суетились мальчишки, торопясь дограбить беспризорное хозяйство.

Другие ребятишки мотались по двору, лили друг на друга и на белую козу краски из разноцветных банок, колотили палками в ржавое ведро.

Двое тянули в разные стороны обгорелую картину. Ни один не хотел уступить, пока клеенка не лопнула с противным треском.

А еще трое мальчишек запускали змея. Он был сделан тоже из картины.

Задрав небритый подбородок, Искремас печально глядел, как возносилась к облакам душа художника.

Змей летел, покачиваясь, виляя мочальным хвостом. На желтой промасленной бумаге художник изобразил самого себя и свою жену. Женщина держала на руках барашка — наверное, вместо ребеночка, которого не дал Бог.

Дома, люди, деревья внизу были маленькие-маленькие. А змей большой — в полнеба.

За городом виден был монастырь — тот самый, из труб которого валил когда-то черный дым, собирая банду для налета. За монастырем лежали поля, а за ними — зеленой подковой — роща. И если бы поближе приглядеться, в этой роще можно было б увидеть пушки-трехдюймовки, оседланных коней, красные верха кубанок. Здесь прятался, дожидаясь темноты, красноармейский отряд.

Чубастый командир рассматривал в бинокль местечко Кропивницы. Рядом с ним стоял председатель ревкома и, как всегда обстоятельно, объяснял:

— В девять часов офицеры сядут вечерять. Все врозь, по квартирам… Тут вы и вдарите. И мы, гражданская оборона, тоже вдарим…

Искремас лежал на лавке животом вниз. К его голой спине Крыся прикладывала какую-то примочку. Артист дрожал, как от озноба.

— А вот мы плечико помажем, — журчала Крыся. — А вот мы спиночку помажем…

Где-то далеко бабахнул пушечный выстрел, за ним — второй.

— Что это? — вскинулся Искремас.

— Да так… Красные город берут, — сказала Крыся. — Они со вчера в роще ховались.

— Откуда ты знаешь?

— Бабы казалы. На базаре.

Снова грохнули орудия. Где-то совсем близко заквакал пулемет.

— Дай мне рубаху… Я пойду к ним, я попрошу винтовку…

Артист попытался приподняться, но снова рухнул на лавку.

— Ой, куда ж вы хворый пийдете? — испуганно сказала Крыся.

— Конечно, никуда не пойду, — прошептал Искремас.

Интермедия

Искремасу наконец отдали театр в полное его распоряжение. Шла очередная репетиция.

Перед Искремасом стояли голый до пояса Охрим и еще трое парней — рослых и мускулистых. У каждого на широкой кожаной перевязи висел меч.

— Деревянные мечи? — возмущался Искремас. — Никогда в жизни!

Он схватил один из мечей и с некоторой натугой поломал его о колено.

— Пускай в кузнице откуют настоящие, тяжелые. Из черного железа!..

Кузница, по счастью, помещалась тут же на сцене. Двое цыган-кузнецов, с белыми улыбками в черных бородах, вытянули из горна раскаленную оранжевую ленту.

Искремас стукнул по ней несколько раз, молотом — и мягкое, послушное железо стало мечом. Тяжело дыша Искремас опустил молот.

— Вот так и делайте…

Он вернулся к Охриму, огляделся — и чуть не заплакал от злости.

— Где статисты? — закричал он. — Мне нужны статисты!

— Нема, — развел руками Охрим.

— Так придумайте что-нибудь! Напрягите мозги! Это вам не бомбы бросать!