Гори огнем

Две следующие ночи вокруг расположения полков РОА стали собираться части СС. Снова запахло жареным, и Буняченко, немного подумав, приказал дивизии двигаться дальше, чтобы не попасть в потенциальное окружение.

Дальше так продолжаться не могло. В дивизию прибыл на переговоры начальник штаба группы армий Шернера генерал фон Натцмер. Он уже не слезно просил еще немного повоевать, а категорически приказал принять участие в боях против наступающих советских войск в районе Брно. В противном случае пригрозил тяжелыми последствиями, в том числе и военными.

На сей раз Буняченко крепко задумался. У дивизии, помимо нависшей угрозы прямого столкновения с немцами, была еще одна проблема: продовольствия и фуража осталось на один день.

Поэтому генерал согласился на приказ, принял его, получил от фон Натцмера все необходимое для полков снабжение…

…И дивизия отправилась дальше на юг.

Начальник штаба группы армий «Центр» генерал фон Натцмер от такого положения дел пришел в состояние крайнего, невероятного, чудовищного изумления вперемешку с ужасом и яростью.

Майор Генштаба Гельмут Швеннингер, все время сопровождавший Первую дивизию и уже уставший все это наблюдать, выложил наконец Буняченко все, что об этом думает.

— Что вы творите? — кричал он. — Это нечестно! Вы обманули нас!

— Да, — ответил Буняченко.

Дивизия в ускоренном темпе двигалась в Чехословакию.

* * *

Гуляев несколько дней провалялся в обозе раненых с переломанной ногой и сильнейшей контузией. В полевых условиях наложили гипс, выдали костыли. Постоянно болела голова.

Воевать Иван больше не мог.

Но радовало одно: никто так и не расспрашивал, что произошло в том злополучном бою. По всей видимости, бойцы, сидевшие с ним в одном окопе, не заметили его попытки к побегу — было не до того. Единственным свидетелем остался пропавший без вести Фролов.

Гуляев ругал себя последними словами за эту глупость. На что он рассчитывал? Расстреляли бы прямо там, да и все.

А может, не расстреляли бы.

Слухи о том, что делают советские солдаты с пленными власовцами, приходили самые разные. Одни рассказывали, что расстреливают прямо на месте. Но было и много свидетельств, что при переходе на советскую сторону власовцам давали шанс «искупить вину».

Вспомнил он и услышанную недавно историю о Гиль-Родионове, парне, который перешел к немцам, а потом сражался на стороне советских партизан.

Но в любом случае Гуляев страшно ненавидел себя за этот идиотский и в итоге бессмысленный поступок.

И Фролов…

Где он? Жив ли? В плену?

Иван старался об этом не думать.

И еще он старался не думать о судьбе Бурматова. Последнее, что он слышал о полковнике летом 1943-го, — он в Моабитской тюрьме, той самой, о которой тогда говорил Келлерман. Далее след Бурматова терялся. Скорее всего, там и сгинул.

Забавлял Ивана доблестный марш Первой дивизии РОА подальше от фронта. Все прекрасно понимали, что ничего героического в этом нет, но было и осознание, что время героики прошло и пора бы уже просто спасать свою жизнь. А спасать свою жизнь намного приятнее в составе 16-тысячной дивизии, до зубов вооруженной новыми немецкими автоматами, с танками и артиллерией.

Появлялись, однако, тревожные вести, что вскоре придется-таки повоевать с немцами. Дивизия приближалась к Праге, и командование раздумывало принять предложение партизан поддержать восстание в городе.

Задача эта выглядела легкой: Прага превратилась в проходной двор для беспорядочно отступавших немцев, и взять город можно было голыми руками.

Но Ивану, валявшемуся в обозе раненых, уже не было дела до того, что происходит на передовой. Много спал, мало ходил, только пару раз в день мог доковылять на костылях к раздаче провизии.

— Куда на этот раз драпаем? — равнодушно спрашивал он по утрам у бойцов.

— В Прагу, — отвечали ему.

— Ну и славно.

В Праге действительно пришлось повоевать с немцами, но единственным неудобством для Гуляева было просыпаться среди раненых от звуков канонады. Впрочем, и канонада оказалась недолгой.

Но Прага тоже оказалась недолгой. Ввиду приближения советских войск новое правительство Чехословакии рассудило, что власовцев лучше прогнать из города. Сам Буняченко тоже не рад был перспективе встретиться с Красной армией и двинул дивизию дальше.

Дальнейший путь был теперь только один — скорее к американцам.

Однажды Гуляева разбудил раненый, раскачав за плечо. Он разлепил веки. Стоял жаркий день, солнце слепило глаза, голова ничего не соображала. Они ехали в кузове грузовика по пыльной деревенской дороге среди уютных чешских домиков.

— Все, поручик, — сказал раненый, едва Иван поднял голову.

— Что «все»?

— Война кончилась. Германия капитулировала.

— Ну и славно, — ответил Гуляев и закрыл глаза.

На все ему стало теперь плевать — лишь бы отлежаться, поспать да поесть, а там будь что будет. Черт с ним, с мертвым Гитлером, с Красной армией, с новым миром, да и Буняченко с Власовым пусть горят в аду.

Закончилась война, заканчивалась и история Первой дивизии РОА. Появились новости, что партизаны пленили Трухина.