Горячее сердце

Со временем Чарин сам поверил в это. Даже себе старался не напоминать, что он продолжает служить у Бененсона, отстаивая его интересы в СовРоссии, тайно добиваясь сдачи Ленских приисков в концессию «Ленагольдфильдс». А теперь Чарин пытался сделать Бененсона продавцом всей русской платины за рубежом. Он представил его Совету народного хозяйства как человека делового, авторитетного в кругах капиталистов, с широкими связями в Европе и Америке.

И Бененсон возвращал не долг, а платил жалованье Чарину. Расписка же была заранее заготовленной ширмой, ограждающей Чарина от подозрений.

Чарин достал из домашнего сейфа, вделанного в стену за книжными полками, которые легко отодвигались, крупную сумму и направился в игорный дом.

Он всегда вначале осматривался, приглядывался к ставкам, к тем, кто играет, уходил от столов, где видел шулеров. А он знал их в лицо, но не выдавал, за это они оказывали ему определенные услуги, связывая с преступным миром, когда необходимо было сбыть золотишко или платину, попадавшие иногда в руки Чарину.

Его внимание привлек страстный игрок. Он явно рисковал, ставил на одну карту.

«Трусы в карты не играют», — одобрительно отметил Чарин.

Сразу было заметно, что азартный картежник — бывший офицер. Выправка — позавидуешь! Сидит, как в седле. Спина прямая, голова гордо поднята. Английский френч — не первый год на плечах, но ни пятнышка. Накладные карманы не оттопыриваются, лишь один из четырех, на правом боку, несколько перегружен, что-то тяжелое лежит. Сапоги модные — до самого колена! — начищены до блеска. Аккуратист.

Чарин был неравнодушен к таким офицерам. Он когда-то мечтал о военной карьере, да не приняли его в кадетский корпус, куда в основном зачислялись дворянские сынки да потомки кадровых военных.

Чарин стал следить за этим игроком, мысленно окрестив его Офицером.

С виду нуждающийся. Значит, не свои деньги ставит, стремится выиграть во что бы то ни стало. А может, игрок с рождения? Глаза горят. Карту заносит с размаху. Саблю бы ему вместо карты червонной. Стол бы разрубил с одного маху! Иной раз проведет по голове рукой, словно кудри свои смоляные, непокорные хочет пригладить.

А природа черной краски на кудри не пожалела. И вообще, видна аристократическая порода.

Чарин подсел к офицеру. Включился в игру.

Офицер внимательно посмотрел на него:

— Извините, мы с вами в кадетском не сталкивались?..

Чарину польстило, что его принимают за выпускника кадетского корпуса: всего-то в России было двадцать восемь таких училищ.

Чарин вздохнул:

— Нет. К сожалению, я не попал в кадетский… Не приняли…

— Виноват, обознался, — офицер еще раз внимательно вгляделся в Чарина. — Но вы поразительно похожи на моего однокашника, князя Воронцова.

О, как было приятно услышать это Чарину, он так мечтал сравняться в свое время с сильными мира сего, завидовал всем князьям, графам, баронам, которым титулы и деньги доставались с рождения, и они без труда оказывались в кругу избранных. И хотя революция их лишила всего, многих вымела за границу, Чарин не отказался бы и сейчас от княжеского звания.

Чарину не хотелось признаваться, но он все же произнес:

— К глубочайшему сожалению, я даже не из дворян.

— Это не столь важно, — бросил офицер, — я чувствую в вас благородство, образование, ум. А это поважнее дворянства…

Чарину все больше становился по душе этот офицер. Он не выдержал:

— Рад с вами познакомиться. Чарин, горный инженер.

— Очень приятно, коллега, я тоже горный инженер… Соколов Николай Павлович…

— Какой институт кончали? — заинтересовался Чарин.

— Швейцарский… Университет… — Соколов заглянул в свои карты.

— О-о! — уважительно протянул Чарин.

Их перебили:

— Ваш ход!

Офицер еще раз посмотрел в свои карты и улыбнулся: ему везло — сплошные козыри!

Повезло в этот день и Чарину.

Набив карманы деньгами, они вышли на улицу. Накрапывал нудный питерский дождик.

— Карты вину братья! — довольный выигрышем и знакомством, изрек Чарин. — Не пойти ли нам в ресторан? Я тут одно заведение знаю — готовят превосходно. Да и всё, как до Октября!

Швейцар с бородой, расчесанной на две стороны, в несколько потускневшей ливрее — золото галунов словно поистерлось — при виде Чарина расплылся в угодливой улыбке:

— Пожалте, Петр Сергеевич, пожалте…

Официант бросился навстречу:

— Ваш любимый столик у окна свободен… Подать, как обычно?

Чарин с удовольствием заметил, что Соколов, несмотря на поношенный френч, вписался в столичный, сверкающий хрусталем люстр и бокалов зал.