Горячее сердце

— Память у вас, Иосиф Альбертович, — позавидуешь! И все же вы не зря ошиблись… Вы уважительно сказали: «марксистскую литературу», а у Доменова написано легкомысленно, если не презрительно: «марксистские книжки»… Это существенная деталь. — Ногин провел пальцем по странице: — Где я остановился… Нашел… «В декабре 1898 года я ушел из училища, так как хотел активно работать в подпольной типографии. Типография помещалась на Мариинском прииске, в шести-семи верстах от станции Бишкуль Самаро-Златоустовской железной дороги. Через некоторое время перенесена в деревню Верхние Караси, так как на Мариинском прииске нам грозил провал. Проработал в типографии 3¹/₂ месяца и успел с двумя товарищами — Марией Гессен и Кудриным — выпустить книгу «Пролетарская борьба».

Типография была перевезена мной на Кусинский завод, но седьмого июня 1899 года я был арестован и просидел в Златоустовской тюрьме около года и шести месяцев. После чего был выслан под гласный надзор в город Челябинск на 5 лет»… На пять лет — под гласный надзор? Что-то слишком долгий срок? — засомневался Ногин.

— Здесь он не точен, — пояснил Добош, — я поднял документы суда: Гессен и Кудрин сосланы на пять лет в Сибирь, а Доменову и Кремлеву — гласный надзор на три года.

— Ясно, — Ногин перелистнул страницу. — Так-так… Значит, с разрешения челябинских властей уехал на Кочкарские прииски, где работал его товарищ Савватеев… Почему же ему разрешили уехать? К тому же он так хорошо устроился… Под гласным-то надзором. Вот видите, он пишет: «Принят помощником химика на Михайловский прииск»… — Ногин пробежал глазами несколько строк, присвистнул: — Да он сам отвечает на этот вопрос и указывает две причины. Первая. «Сидя в Златоустовской тюрьме среди уголовников, так как отдельных камер для политических не было, меня страшно давила обстановка. Моя вера во все хорошее в людях пропала, появились мысли: «Зачем мы боремся, если люди носят в своих душах столько грязи?» Я отождествлял уголовный элемент со всеми людьми…» Вторая причина. «Семья жила плохо, надо было заботиться о ее пропитании. Хотел учиться. Превратился в обывателя и думал только о своем личном благополучии. На Кочкарских приисках заведовал цианисто-эффельным заводом и одно время заведовал хлорационным заводом на Воскресном прииске. Больше всего общался на Кочкарских приисках с директором — бароном Фитенгофом и главным химиком Борисом Михайловичем Порватовым…»

Ногин поднял глаза на Добоша:

— Вот так фортель! От революционера да к барону! Но барон-то и главный химик почему так быстро приблизили к себе находящегося под гласным надзором?

— Думаю, что по просьбе жандармерии, — ответил Добош.

— Почему вы пришли к такому выводу, Иосиф Альбертович?

— Если вы полностью ознакомитесь с делом Доменова, вернее, пока с собранными материалами о Доменове, вы поймете меня.

Ногин протер очки:

— Удивительно откровенно и подробно пишет о себе Доменов… Начинает казаться, что он это делал специально, чтобы ему лишних вопросов не задавали. Защитная реакция. Хорошо продуманный ход…

Добош обронил:

— И я подумал о том же, когда читал материалы.

Ногин молча прочитал полстраницы, а затем удивленно поднял брови:

— Сколько он уделяет места личным отношениям с Порватовым! Опять словно хочет подчеркнуть: «Смотрите, какой я хороший!» Послушайте, что он пишет: «Занял в 1909 году место Порватова, с которым был в близких отношениях. Порватов уехал на Ольховские прииски Иваницкого и был назначен главуправляющим. С Порватовым у меня сохранились дружеские отношения, связи, наши встречи носили семейный характер, так как…» — Ногин споткнулся на словах «так как»: — А этот канцелярский оборот — любимый у Доменова, сколько уже «так как» мы встречали в его биографии!.. «Так как, — продолжил чтение Ногин, — после развода Порватова со своей женой я в 1910 году женился на ней. У него осталась дочь, и мы с женой и дочерью специально приезжали в Екатеринбург, чтобы встретиться с Порватовым, когда он проезжал через Урал…» Идиллия! И Порватов как родной, и дочка Порватова — родная… И это с человеком, у которого увел жену?

— А может быть, Порватов сам сплавил ему нелюбимую супругу? — предположил Добош.