Горячие точки

Что понимать? Не от меня зависит, тронется с аэродрома «Альфа» или нет. Но кто придумал силовой вариант? Это же бессмысленно, бесполезно. При такой утечке информации они сами окажутся в ловушке.

– Мы знаем все, – нервно расхаживает Боксер по краю могилы. – Мы даже знаем, кто и как в налоговой полиции Грозного оправдывался перед Москвой за тебя. Знаешь, что сказали? Что ты сам отказался от охраны. Но если эти тронутся...

Останавливается. Ботинки – перед лицом. Одного замаха достаточно, чтобы размозжить мне голову. Успеть закрыть глаза...

– А все-таки мне жаль твою морду и почки, русак, – вдруг совершенно неожиданно, когда я уже приготовился к худшему, отпускает сердце из тисков Боксер. – Пока пиши, – бросает вниз кусок картона: – Пиши: «Умоляю исключить силовой вариант моего освобождения...»

Пишу. Умоляю. Это в самом деле так, потому что надо дать понять своим, что боевикам известно об операции.

А «Альфу» они тем не менее побаиваются, ежели настолько всполошились. Но скорее всего, на аэродроме в Северном сидит не она, а наши ребята из физзащиты. Впрочем, это одно и то же, почти все они пришли в налоговую полицию из КГБ. Потому трудно поверить в то, что они вот так, наобум, полезут в горы. Без идеальной подготовки и тщательной разведки. Не те ребята. У нас тоже не мертвые на постах стоят.

Так что надо сохранять спокойствие. Насчет олимпийского, наверное, сложно утверждать, но внутреннее равновесие необходимо. Мы еще живы, хотя даже не одной ногой, а полностью в могиле.

Стоявшие вокруг автоматчики тем временем роются в карманах, выуживая остатки моей допленной жизни: заколку от галстука, часы, ручку, удостоверение «Советского воина», литературные наброски, которые начал делать на пустых сигаретных пачках с появлением света.

– Это что такое? – изумляется Боксер, перебирая листки. – Что за записи?

– Делаю для себя. Наблюдения.

А сам торопливо вспоминаю, что писал.

– Это мы сейчас почитаем. А почему удостоверение не сдал?

– Не забрали на равнине.

– Изъять все, – рычит Боксер охране. – Вывернуть все карманы, ничего не оставлять.

Падает на землю расческа, отбирают даже пустое портмоне.

– А теперь я с тобой все же немного разомнусь. Повязку. Встать.

Надеваю повязку. Становлюсь в полный рост. Носок ботинка у охранника массивен. Пусть лучше бьет по лицу или в грудь, но не в горло.

Ловлю характерный шум: удар Боксера проходит в каких-то миллиметрах от лица, я чувствую только его холодок. Тренировка? Я – в роли спарринг-партнера? И неужели опять пронесло? Холодок от близости удара – это ли холодок от смерти? Арктику с экватором не сравнивают. Но сколько же раз человек способен прощаться с жизнью?

Снова запихивают стволами автоматов на дно ямы, заставляют замереть. Лежу, потихоньку выбирая удобное положение. Снова оказывается важным, в какой позе застигнет меня смерть, удобно ли будет мне лежать затем в могиле. Хотя бы прикрыли чем-нибудь перед тем, как станут сыпать землю...

Лежу несколько минут. Сердце, устав бороться и волноваться за меня, само начинает потихоньку затихать. Это хорошо. Пусть лучше само замрет, чем его разворотят пули. Оно меня редко подводило при жизни, и сейчас я разрешаю ему умереть раньше себя...

Не дали. И рано обрадовался, что обойдется без зуботычин. И хотя меня в итоге вытаскивают с того света на божий свет, обратный путь в другую яму оказался значительно дольше. Под руки, судя по голосам, меня подхватила молодежь, парни лет семнадцати. Эти уж поизголяются!

Дождавшись, когда стихнут в лесу шаги Боксера, они пираньями впились в меня, по очереди обработав ноги, спину, затылок.

– Полко-овник, мразь, – в точности прокопировали они голос и интонацию Непримиримого.

Бить ослепленного повязкой, наверное, занятие преинтереснейшее, если смотреть со стороны. Стволы «красавчиков» уперты в ребра, а удары летят неизвестно откуда, неизвестно от кого и неизвестно чем – человек в их ожидании весь напряжен, но все равно не угадывает опасность и запоздало вздрагивает. Счастье, что конвоиры вынуждены держать меня еще за руку, и замахи не такие широкие.

– Это тебе за твои погоны.

– Это за наши Самашки.

– Гад, пристрелить тебя мало.

Семнадцатилетнему на войне ничего не докажешь. Бесполезно. Если чеченцев постарше с Россией связывает служба в армии, дела по коммерции, то этих – ничто. Побросали школу, научились убивать, и убивать именно русаков, их с нами не связывает уже ничего. Они мечтают только о мщении. День и ночь. Да еще показывают друг другу свою беспощадность. Хвастают ею. Опасный возраст. И особенно, как ни странно, для самой Чечни, где после войны кому-то нужно будет уметь и работать, строить...

– Мразь!

– Получи, сволочь. Получаю. По полной программе.

Избитого вталкивают ногами в комариную прорубь, бросают вслед одежду. Вернулся. Под растяжки, в яму, но – вернулся. Стаскиваю с глаз повязку, и стараясь не стонать, укладываюсь на свое место. Махмуд и Борис пока ничего не спрашивают. Медленно отдираю с лица кресты лейкопластыря.