Горячие точки

Пальцы привычно заняты своим делом. В наградные карманы легко ныряют магазины к автомату, отдельно ракетницы. На ключицы в маленькие кармашки – две гранаты. Еще четыре рифленных чугунных картофелины заталкиваю в карманы куртки. За спину рюкзачок с медикаментами – рюкзачок сына. Он мне его сунул «на память» перед отъездом.

Милый мой Ленька! Девять лет стукнуло ему недавно, а на дне рождения я так и не был...

Сверху на сердце рукоятью вниз сажаю на кнопки нож и перехватываю его брезентовыми жгутами на липучках.

Ну вот и все. Доктор-солдат или солдат-доктор – как разобрать на войне кто есть кто – к бою готов.

В штабном блиндаже у рации уже сидят наш командир Седой и Часовщик. Седой – в прошлом подполковник-десантник.

– Со стороны «Цервеной горы» «Вука-два» атакует до батальона, – говорит он Часовщику, и тот выводит на карте синим фламастером скобку со стрелкой устремленной в нашу сторону. Со стороны «Чертова пальца» до роты в направлении на первый фланг «положая» Славко. Вновь «скобка» на карте.

– Поддерживают их до батареи минометов. Пока все. Заходит «Пират» весь в патронных лентах с пулеметом «Браунинг». Все управление в сборе.

– Так, братья славяне, – Седой откидывается на спинку стула, – обстановка темная. Приказов пока никаких нет, но не сомневайтесь, – будут!

– Часовщик, ты на приеме? Чтобы этот гроб, – Седой кивает на радиостанцию, – не сдох посреди работы.

– Пират, бери группу Нестора и займите оборону перед лесом. Пришли ко мне расчет пулеметчиков и снайпера.

– Айболит! – это уже ко мне. Встречаюсь взглядом с Седым. – Ты бери Косолапого с его людьми и будь под рукой в резерве. Наши остались на «Вуке» или ушли?

– Ушли сорок минут назад, – докладываю я.

Седой хмурится. Он не любит, когда в такие минуты кто-то из отряда находится вне его контроля.

Седой – наш старожил. Службу он закончил сразу после вывода войск из Афгана комбригом спецназа. Осел под Одессой. Пытался открыть свое дело – автосервис, да не поделил что-то с мафией. Сожгли его мастерскую. После этого Седой запил. И в страшном этом двухлетнем запое потерял все. Ушла к другому жена с малолетним сыном. За гроши пропил комнату, доставшуюся после раздела имущества, пропил даже ордена, полученные за войну. Однажды чуть не захлебнулся во сне своей же блевотиной и, чудом уцелев, откашлявшись, отдышавшись под скамейкой в парке, понял: либо в петлю, либо «завязывать». Седой – завязал. То есть стаканчик ракии может опрокинуть по поводу, но более – ни-ни. Войну начал в Приднестровье. Там же дошел до командира ТСО – териториально-спасательного отряда – добровольческого формирования. Воевал легко, отчаянно. Но после войны пришелся не ко двору. Отряд был расформирован, места в республиканской армии не нашлось. А после конфликта с местным комендатом, известным всей России полковником Рабиновичем, – жизни в республике больше не было. С тех пор Седой здесь. Какой мы у него по счету отряд – одному Богу известно. Но главное – мы знаем – уезжавшие в Россию хлопцы сказали: за Седым, как за сосной. Людей бережет и сербов в руках держит...

* * *

Вот уже полчаса грохочет бой. На «положае» от мусульман отбивается двухметровый косматый, бородатый Бранко со своей четой. Чуть правее и ниже его ведет бой чета Радомира – капитана армии генерала Младича. Их атакует усиленный батальон мусульман при поддержке минометов. Мы знаем, что уже погибло трое сербов от прямого попадания мины в пулеметный расчет, что Бранко контужен, но из боя не выходит и что к мусульманам прибыло подкрепление, и можно к утру ожидать усиления их атак.

Мы седим в полублиндаже, сооруженном над окопом, вырубленным в скале. Сербы говорят, что окопы остались еще с мировой войны от четников, партизанивших здесь. Может быть. Накат от минометов мы возвели сами. В бойницы, словно от фонаря, пададет яркий лунный свет. Полнолуние сегодня...

Мы с Ленкой очень любили полнолуние. Впрочем, почему любили? Любим. Я – здесь. Она – там. Но все равно мы. Кто нас разлучит? Муж? Нет. Он уже никогда не сможет встать между нами. Мы приварены друг к другу любовью. Она – нам двоим. Ему остается только жалость. Он простил, по его словам, ей все. Как великодушно! Но что ты можешь ей простить, грустный, маленький человек, страдающий рядом с ней, что был никем все эти годы? Так ты и без прощения никем остался. Не ты ее удержал рядом с собой, не ты! Если бы ты хотя бы мог представить, как мало значат для нас твои чувства, как жестоко и несправедливо мы обращались с тобой. Ты бы разорвал свое сердце напополам и проклял бы нас. Но для этого у тебя никогда не хватит мужества. Твой сын Санька – вот кто всегда был точкой отсчета. Его чувства, его страдания, его мечты – вот что было для нас главным. А ты «прощаешь»... Мне плевать на твое прощение. Оно никогда не разлучит нас.