Горящая земля

Я молча смотрел на отца Виллибальда, портя его веселье угрюмым выражением лица, но священника нелегко было обескуражить. В нем вновь забурлил энтузиазм.

– Разве ты не видишь, господин? Если жена обратится, он последует за ней! Так часто бывает, что сперва жена находит спасение, а когда жены указывают путь, за ними следуют мужья!

– Он усыпляет наши подозрения, отец.

«Дракон-мореплаватель» уже присоединился к флоту, неуклонно продвигавшемуся на север.

– Ярл – растревоженная душа, он часто говорил со мной.

Священник воздел руки к небу, где били крыльями мириады морских птиц.

– На Небесах ликуют, господин, когда всего один грешник раскаивается. А он так близок к спасению! А когда обращается в истинную веру вождь, господин, его люди следуют за ним к Христу.

– Вождь? – глумливо улыбнулся я. – Хэстен всего лишь эрслинг. Он – дерьмо. И он не растревожен, отец, его тревожит только собственная жадность. Нам еще придется его убить.

Виллибальда привел в отчаяние мой цинизм. Он отошел и сел рядом с моим сыном. Я наблюдал, как они разговаривают, и гадал, почему Утред никогда не рвется беседовать со мной, хотя, похоже, его заворожил Виллибальд.

– Надеюсь, ты не отравляешь мозги мальчишки! – окликнул я.

– Мы говорим о птицах, господин, – живо ответил Виллибальд, – и о том, куда они улетают на зиму.

– Куда же они улетают?

– За море? – предположил Виллибальд.

Отлив ослабел, замер и повернул вспять, и вместе с ним мы вернулись в реку.

Я сидел, погрузившись в раздумья, на рулевой площадке, в то время как Финан стоял за большим рулевым веслом.

Мои люди размеренно гребли, довольные тем, что можно позволить приливу поработать за них, и пели песню про Эгира, бога моря, Ран, его жену, и их девять дочерей – всех их следовало задобрить, чтобы кораблю не грозила опасность в диких водах. Они пели песню потому, что знали – она мне нравится, но мотив казался мне пустым, а слова – бессмысленными, и я не присоединился к пению.

Я просто глядел на дым, курившийся над Лунденом, на темноту, пятнающую летнее небо, и желал быть птицей, исчезающей в высоком небе.

* * *

Письмо Хэстена возродило в Альфреде жизнь. Это письмо, сказал он, – знак Господней милости, и епископ Эркенвальд, конечно, согласился с ним. Епископ твердил, что это Бог перебил язычников при Феарнхэмме, а теперь совершил чудо в сердце Хэстена.

Виллибальда послали в Бемфлеот с приглашением Хэстену привезти семью в Лунден, где и Альфред, и Этельред стали бы крестными отцами Бранны, Хэстена Младшего и настоящего Хорика. Никто не потрудился притвориться, что глухонемой малыш – сын Хэстена, но в том возбуждении, которое царило в Уэссексе, когда лето перешло в осень, об обмане не вспоминали. Ущербный заложник – я назвал его Харальдом – был послан ко мне домой. Он оказался смышленым мальчиком, и я поставил его работать в оружейной, где он продемонстрировал умение обращаться с точильным камнем и пылкое желание изучить оружие.

Еще я сторожил Скади – никто, казалось, не хотел иметь с ней дела. Некоторое время я демонстрировал ее в клетке у своих дверей, но такое унижение было слишком маленьким утешением за наложенное ею проклятие. Теперь она стала бесполезна в качестве заложницы, потому что ее любовник был заперт на острове Торней, и в один прекрасный день я отвез ее вверх по реке в одной из маленьких лодок, которые мы держали у лунденского разбитого моста.

Торней находился недалеко от Лундена, и с тридцатью людьми на веслах мы добрались до реки Колаун еще до полудня.

Мы медленно поднялись вверх по маленькой реке, но остров оказался – смотреть не на что. Люди Харальда (их было меньше трехсот) построили земляную стену, увенчанную палисадом из колючих кустов. Над колючим препятствием виднелись копья, но крыш мы не увидели – на Торнее не имелось леса для постройки домов. Река медленно обтекала остров с двух сторон, и мы следовали вдоль болотистой местности, за которой я видел два лагеря саксов, осаждавших остров. Два корабля стояли на якоре, оба с командой из мерсийцев; их работа заключалась в том, чтобы никакие припасы не попали к осажденным датчанам.

– Твой любовник там. – Я показал Скади на колючие кусты.

Потом велел Ралле, управлявшему кораблем, подвести нас к острову как можно ближе и, когда мы почти коснулись тростников, потащил Скади на нос.

– Вон твой одноногий любовник-импотент, – сказал я ей.

Несколько датчан, дезертировавших с острова, доложили, что Харальд ранен в левую ногу и в пах. Осиное Жало, очевидно, ударило его под подол кольчуги, и я вспомнил, как клинок стукнулся о кость, как я сильнее налег на него, так что железо скользнуло вверх по бедру, разорвав мышцы и вспоров кровеносные сосуды, и остановилось в паху. Нога загноилась, и ее отрéзали. Харальд все еще жил, и, может быть, его ненависть и пыл вдохнули жизнь в его людей, оказавшихся теперь лицом к лицу с самым мрачным будущим.

Скади промолчала. Она посмотрела на колючую стену, над которой виднелось несколько наконечников копий. На ней была рубашка рабыни, плотно подпоясанная на тонкой талии.