Горюч-камень

Взвалив на плечо накатник, Сергованцев, покряхтывая, потащил его к забою. Возмущаясь по-прежнему, Тимша поспешил за ним. То ему казалось, что нужно пожаловаться на лесогонов Воротынцеву, то хотелось сказать Волощуку: пускай объяснится с Косарем по-своему:

«Бригадир его угостит! Тут беда в забое, а он…»

Шум сзади заставил его обернуться. Косарь с лесом подъезжал к развилке.

— Ну, как оно? Таскать не перетаскать…

— Ничего, — пошатнувшись, Тимша едва не выронил накатник. — Я сразу догадался, что это твоих рук дело.

— А хоть бы и так. Не все равно?

— Скажу бригадиру. Он с тобой по-своему…

— Скажи, скажи: удружил, мол, Косарь! Пускай попомнит прежнего дружка…

Но было уже поздно. Навстречу, ополоумев, выскочил Сергованцев, сам не свой, истошно заголосил:

— Плывун! Плыву-ун! Перемычку разворотило…

— Тащи накатник, — повелительно крикнул Тимша, но Сергованцев чуть не сбил его с ног.

— Давай наза-ад, пока цел! Шахтарем пахнет…

Светя шахтеркой, Тимша бросился к забою. Там было непривычно темно, лишь желтый лучик плескался под ногами.

Что-то затрещало, страшно подвинулось возле недоконченной перемычки, где старались справиться с бедой Ненаглядов и Волощук. Почудилось: крепление будто раздвинулось и из обнажившегося пласта явственно проступило страшное обличье.

— Шах… Шах-тарь! — хотел предупредить их Тимша и не смог.

Темная стена пласта снова соступилась, никого не стало. А кровля в самом деле двинулась, осела. Белая грива плывуна взялась неизвестно откуда, накрыла перемычку, стала заполнять штрек. Встопорщившиеся ребра накатника несло, как на волнах.

Волощук и Ненаглядов едва выскочили из-под него.

— Крепите! — потерянно крикнул Тимша. — Крепи-ите!..

Грозно и неповторимо трещало по всему штреку; гайки на хомутах срывались, летели как пули. Мелкий, похожий на манку, песок плывуна вскипал, словно на дрожжах.

Вряд ли проходчикам нужно было напоминать о креплении. Но, подбегая, Тимша не сообразил этого.

— Сдержим, бригади-ир! — крикнул он, готовый на что угодно — на самопожертвование, на непосильный труд. — Ей-богу, сдержим! Давай еще перемыкать…

Волощук оглянулся. Крепежа явно мало. Можно, конечно, сорвать, пустить в дело последние трапы, но и этого вряд ли хватит.

— Какой штрек, какой штрек был, — пожалел он и, словно обретя надежду, скомандовал: — А ну, давай распил! Удалось бы только за кольца просунуть…

Чувствуя себя словно бы виноватыми в том, что произошло, они молча и яростно принялись крепить распил — за металлические сегменты, за хомуты.

— Эх, материалу не хватит! — спохватился, устало пожалел Ненаглядов.

— Косарь, гад, на развилке крепеж сбросил, — вспомнил Тимша. — «Таскать вам, говорит, не перетаскать!»

Веря и не веря этому, Волощук на миг перевел дыхание. Сгоряча захотелось кинуться, найти Косаря, но об этом нечего было и думать. Едва сдерживаясь, он срывал трапы и не знал, что сделает с ним, когда выйдет на-гора.

«Лады, лады! — ожесточенно грозил он, прикусывая до боли потрескавшиеся, кровоточившие губы. — Я ему это еще припомню…»

А наверху, на Провалах, крутилась, вбирала в себя все, что попадалось, огромная, как уходящий в землю смерч, воронка. Кустарник, разорванные пласты дерна исчезали в ней с непостижимой быстротой.

Рябенький телок на привязи вдруг ошалело взбрыкнул, почуяв под ногами ненадежную землю, рванулся в сторону, пока пустила веревка. Еще немного — и он бы пропал вместе с олешиной, к которой был привязан, но проходчики в штреке справились с бедой, все замерло, успокоилось.

Ничего не поняв, телок снова принялся за траву. Шумно всхрапывая, он сдувал с нее тяжкую угольную пыль и жадно щипал, а по краям воронки стояли белые фонарики одуванчиков, будто хотели осветить темную глубь и поглядеть — что там.

1962—1964