Горюч-камень

— Слишал о тибе, — подрагивая попеременно ногами, обутыми в узкие сапоги с высокими раструбами, тонким голосом говорил Павел, Сморщенное хорьковое личико его нервически подергивалось.

«А говорят, он был не таким, — раздумывал Лазарев, наблюдая Павла, который, казалось, совсем забыл о нем и чистил щеточкою длинные ногти. — Помоложе меня лет на двадцать, а совеем сморчок».

Еще в детстве сын Екатерины был нервным, впечатлительным и болезненно жестоким ребенком. Воспитавшая его Елизавета Петровна не стеснялась перед ним ни в чем. Павлу было восемь, когда задушили его отца, а мать шагнула через труп и стала императрицей Екатериной Секунда, лишив сына всех законных прав на престол. Оплеванный фаворитами, загнанный в Гатчину, Павел тешил себя изучением Пруссии, в которую был до фанатизма влюблен, развлекался насаждением ее порядков в своем маленьком царстве, втайне надеялся, что Секунда пролетит быстро…

— Ненавидишь? — резко спросил Павел. — Меня вы все ненавидите.

— Неужели мой визит заслуживает такой оценки? — спокойно возразил Лазарев.

— Сам приехал? — Не то гримаса, не то улыбка проскользнула по морщинам его лица. — Зачем?

Вспомнив опыт Демидовых, Лазарев с низким поклоном протянул Павлу шкатулку с драгоценностями:

— Льщу себя надеждою видеть вас, ваше высочество, своим господином.

Павел порывисто шагнул к нему, ткнулся пуговичным носом в грудь заводчика.

— Идем, — вытерев сухой, словно мощи, рукою губы, приказал будущий самодержец.

Он повел гостя через комнаты и зальцы, в которых, после пышных украшений екатерининского дворца, было пусто и серо. Неподвижные доселе, как манекены, солдаты мгновенно салютировали и застывали снова. Павел пригласил заводчика в обширную библиотеку, большинство книг в которой, как заметил Лазарев, были озаглавлены колючим готическим шрифтом.

— Прошу сюда, — тихо сказал Павел. — Во время долголетнего досуга своего я ошень много думаль. Государство Российское сломать! Заново! Абсолютная и тфердая верхофная фласть!

Он протянул небольшую рукопись на немецком языке:

— Двадцати лет от роду написаль — «Рассуждение о государстве вообще, относительно числа войск, потребных для защиты оного и касательно обороны всех пределов». Матушка государыня назвала бредом! — визгливо выкрикнул он. — Бред? Законы — вот общая узда для укрощения всех страстей. Страсти — в барабан, в муштру. Государство спокойно… А это, — он опять понизил голос, — это «Положение об императорской фамилии». Закон Петра Первого о престолонаследии — бред!

Он кинул бумагу на блестящую столешницу из мраморного оникса, печально и проницательно посмотрел на Лазарева.

«Дурак, а умный, — заключил про себя заводчик. — Привык носить маску. Линию свою держит. Не попасть бы ему под ноги. Даже ишак может потоптать, а этот мул сомнет».

От этой мысли вспотели волосы под париком.

— Потеешь? — заметил Павел. Его оловянные глазки вспыхнули, словно под ними зажглись вторые глаза. — Парик с пудрой — и пота нет.

Он внезапно усмехнулся, поднял палец: во дворце глухо забил барабан. Павел под прямым углом вытянул ногу, четко опустил на пол, вытянул другую.

— Делай!

Лазарев так же ловко припечатал шаг. Павел изумился, снова ткнулся носом в его грудь.

2

Обласканный Лазарев возвращался из Гатчины. В ушах все не утихала барабанная дробь. Под нее будущий император быстро проглотил по-солдатски простой обед, под нее расходились на посты караулы, под нее вытягивали и опускали ноги на плацу оловянные солдаты.

Станет императором, всех заставит так шагать. Но наш брат, а тем более высшая знать, не потерпит абсолюта. Однако из такого царствования надо извлечь пользу, а покамест, подобно тигру, выжидать в зарослях, напружив все мускулы для верного прыжка. Заросли эти — не джунгли, а леса Урала, но и в этих лесах он по праву сильного полный хозяин.

Лазарев не любил проволочек в своем решении. Едва улегся санный путь, он сухими губами поцеловал пахнущую ладаном руку жены Екатерины Ивановны, урожденной Мирзахановой, постоял у могилы Артемия и отбыл из столицы, решив по пути заглянуть в Москву. Ехал под надежною охраной. Дороги были чреваты опасностями. Войны перенапрягли казну, и она сорвала становую жилу. На плечи крестьянишек и работных людишек навалились подушные, таможенные, кабацкие и соляные сборы. По дорогам маршировали воинские команды, катили пушки, чтобы бунтовщики не сбросили с себя груз.

Однако в Москве было тихо. Закутанные собольими шубами снегов, кривые улицы бывшего престольного города сыто дремали. Над куполами Василия Блаженного лениво летали галки и голуби. Из бесчисленных церквей, церквушек и часовен выползали благочестивые служители господа справить нужду альбо поблевать на свежем воздухе.