Горизонты разных лет. Сборник рассказов

Никогда я не слышал от Цырендаши Цыдыпова ни одного плохого или пустого слова. Маленьким, я шустро взбирался на коня и скакал к рассыпавшимся у горы Бунхан овцам. И тетя Бутид, мать Цырендаши Цыдыпова, кричала мне вслед:

– Осторожнее!

Бабушка Бутид всё ещё стоит и машет вслед рукой мне, десятилетнему, скачущему на коне к отаре овец. Образ её и всех моих родственников, которые жили своим трудом, никогда не исчезнет из моей памяти. Кому сказать о величии человеческого труда?

Нет, не поймут. Даже говорить не буду этих слов не только Карине, но и остальным детям, а также их мамам и папам. Пусть носят розовые варежки и остаются в неведении. Да им и не надо об этом знать.

– Где эти овцы? Будем смотреть как растёт шерсть? – Выводит меня из задумчивости Карина.

– Будем! Идём. Я покажу тебе.

В моей руке тёплая рука в розовой варежке.

Детям надо показывать природу, сельскую местность, реальную, не обусловленную проблемами, жизнь. Они должны познавать настоящий физический труд, единственное занятие, которое делает человека Человеком.

Дикий абрикос

(Цикл рассказов. Время – 1979 год.)

Парторг и старуха

Дикий абрикос растёт, наверное, только в таких местах, где степь веками превращается в пустыню, но никак не может превратиться, что-то удерживает её от полного исчезновения, может быть даже и этот дикий абрикос, буйно покрывающий пологие сопки с лысыми вершинами.

Может быть, студенты художественно-графического отделения Женя и Витя так никогда бы и не узнали об этом колючем кустарнике с кошмарно скрученными ветвями, если бы не приехали в эту деревню на калым, куда зазвал их однокурсник Коля, сын местного парторга.

По договору они должны оформить контору колхоза и нарисовать плакаты на жести: вождь, призывы съезда, планы колхоза, труженики. Об этом Коля договорился с отцом ещё голодной студенческой зимой, потом привёз договор, а сам летом укатил вместе со стройотрядом на сахалинскую путину.

Женя и Витя поехали на калым.

На автовокзале райцентра встретил их отец Коли, высокий и худощавый Василий Николаевич. Возле него поблёскивал зелёный «Москвич» с будкой, который в народе называли «воровкой».

Парторг привёз их в колхозную столовую. После щей и котлет, сметаны и пахучих ломтей хлеба ребята повеселели и навсегда оценили выгоды деревенской жизни для студентов, переживших сибирскую зиму. В конторе Василий Николаевич велел знакомиться с обстановкой и, пообещав, что вечером покажет им жильё, уехал по своим делам.

Целый день ребята лазили по каменистой сопке, на которой рос дикий абрикос. Он будто расползался от лощины наверх и обрывался у самой вершины. Оттуда открывалась вся округа. Ребята осматривали шиферные крыши домов деревни, растянувшихся вдоль берегов крохотной речушки. Сразу за деревней белели несколько домов, огороженные зелёным забором. Парторг предупредил – там застава.

С вершины сопки была видна коричневая полоса границы, за заставой – ещё какие-то военные строения, видимо, пропускной пункт. Дальше – голубела и скрывалась в туманной дали монгольская степь. Оттуда тоненькой ниточкой, местами исчезая и извиваясь, проблескивала под солнцем речушка, разделяющая здесь надвое деревню.

На следующей сопке белел огромный шар и крутился локатор.

Вечером Василий Николаевич привёл их в низенькую и почерневшую от времени избушку, которая, и к месту, и в рифму, оседала в землю у самого берега речушки. Ограждение из потемневших жердей и такой же калиткой, конечно, было одного возраста с избушкой. «Две комнаты», – уверял парторг.

На скамеечке сидела, опершись о клюку, сгорбленная старушка. Голова её была повязана старым клетчатым платком, несмотря на тёплый летний вечер. Сморщенное и смуглое лицо, просевшие впадины щёк, рта и живых, чёрных, глаз, маленькие и жилистые руки и кулачки, державшие клюку, сгорбленная спина – всё говорило о невесёлой советской судьбе колхозницы, жизнь которой скручена и выжата годами. Даже чёрная деревянная трубка, которую она держала во рту, казалась скрученной и так закалённой годами, что теперь уже ничто не могло сломать её, кроме естественной смерти.

Увидев людей, открывающих калитку, старуха оживилась и поднялась навстречу. Парторг, предостерегающе поднял руку:

– Сиди, сиди, Батуевна. Я вот к тебе женихов привёл, чтобы не скучно было. Приветишь? Колхоз тебе пособит, как и всегда.

– Во второй комнате, Василич. Какие бравые ребята! – живо и обрадованно заговорила старуха. Голос был прокуренный и хриплый, но удивила она студентов чистым русским говором без акцента. – Чего пособлять-то? Всё вроде бы у меня есть. Сена бы только моему Серко.

– Будет, Батуевна, сено по осени, – заверил ободряюще парторг. – Знакомьтесь, ребята, располагайтесь…

«Речушка, избушка, старушка», – машинально отметил про себя Витя, а Женя шепнул:

– Как в сказке о рыбаке и рыбке. Только старика с корытом не хватает.

Парторг ушёл. Старый-престарый желтый пёс даже не реагировал на посторонних, в заросшем травой и бурьяном огороде паслась серая лошадь. Над сопкой заалел закат, отражаясь в речной глади.