Горькая истина. Записки и очерки

В первом действии в лесу хор и солисты в полосатых пижамах, изображая каторжников, что-то бесконечно пели, покачиваясь в такт музыки в состоянии полного отчаяния. Над сценой был осуществлен световой эффект, как бы кинематографной картины, хотя и без экрана. Несколько стражников, в формах наших незабвенных городовых, зверски бесновались, хлопая длинными кнутами… Но тут, на сцене, привели нового каторжника, политического, еще в цивильном платье, загримированного под Достоевского. Он долго пел, а каторжники всё продолжали качаться, на этот раз в такт его пения. Но вот появляется «царский опричник» и приказывает всыпать вновь прибывшему интеллигенту 100 ударов кнута, что, по-видимому и было выполнено, но, к счастью в кулисах, в то время как «воздушные» стражники, намахавшись вдоволь кнутами, пустились лупить друг друга…

И снова, Боже мой, думалось мне, что осталось от великого произведения Достоевского, в котором он рассказал, как, избавившись от бесовского наваждения кружка Петрашевского[339], он обрел на каторге душу православного русского человека.

Прошу читателя меня извинить, войдя в мое положение: я не остался до конца этой «оперы».

Эмигрантский заслуженный танцовщик, хореограф и писатель, Сергей Лифарь[340]

, всегда старался внести в балет струю свежего воздуха, для чего, борясь с рутиной, стремился создать что-то новое и оригинальное. Помнится, лет 25 тому назад в Париже в театре «Эдуард 7-й», вдохновившись осуществлениями балета в Древней Греции во время расцвета всех ее искусств за несколько столетий до нашей эры, он поставил балет в этом театре без оркестра, когда прекрасные танцовщицы в древнегреческих хитонах танцевали под чтение стихов драматических артистов, одетых в том же стиле, что и танцовщики. Зритель, если можно так выразиться, растерялся. Когда он следил за танцем, то не мог схватывать содержание декламируемой поэзии; если же он вникал в поэзию, то не мог следить за танцем. Но в обоих случаях ему как бы слышалась не существовавшая музыка, к которой он так привык во время балетных спектаклей.

Несколько лет тому назад приезжал в Ниццу балет Сергеи Лифаря, поставленный на музыку оперы Чайковского «Пиковая дама». Прежде всего необходимо отметать, что в этом спектакле следует провести резкую черту между двумя группами зрителей: русских и иностранцев, в большинстве французов. Из русских интересно мнение тех, кто еще в России воспитывался в музыкально-бытовых условиях оперных постановок «Евгения Онегина» и «Пиковой дамы», говоря о музыке Чайковского.

Прежде всего следует вспомнить, что Чайковский писал музыку эту для вокального исполнения, а не танцевального. Этим всё сказано. И действительно, гениальная симфония Чайковского, синхронизированная с вокальным искусством, по своему замыслу должна была передавать человеческую драму страсти картежного азарта и последовавшего затем помешательства игрока. Присутствовавшие в зале лица, посещавшие некогда Императорские театры в России, под столь знакомые и близкие арии Лизы, Германа и других персонажей этой оперы, наблюдали классические танцы этих же персонажей оперы. Это было невыносимо! Иностранцы же имели все данные быть довольными: они могли также и восторгаться пустившимися в присядку солдатами, не то в форме императорской, не то красноармейской, согласно чаяниям и убеждениям каждого…

В Ницце существует драматическая французская труппа имени Мольера.

С удовольствием можно было смотреть пьесы Чехова, а недавно и постановку «Идиота» Достоевского, пьесу, бережно проработанную без шаржей и «клюквы».

* * *

Остается еще сказать несколько слов об имеющихся у русских эмигрантов на Ривьере коллекциях картин известных русских художников.

В окрестностях г. Ванс, о котором я уже упоминал в предыдущих очерках, находятся блестяще организованное куроводство инженера-агронома Е. К. Петриковского. Уже много лет посвятил он розыскам и приобретению рассеянных по Ривьере произведений российских мастеров. Нетрудно представить себе всю значимость собранных полотен, на которых красуются подписи на всю Россию известных художников: Малявин[341], Айвазовский[342]

, Суриков[343], Шишкин[344], Куинджи[345], Левитан[346]

, Сверчков[347], Прянишников[348], Поленов[349], и многие другие.

Интересен эскиз дворцового гренадера Репина. Горестно и возмущенно вспоминается голодный и холодный Петроград 1918 года. Среди многих тогда сначала опухавших, а потом и умиравших от голода, встречались как бы тени стариков в черных шинелях со споротыми погонами и нашивками: медленно умирали георгиевские кавалеры, старики дворцовые гренадеры, охранявшие ранее блистательные памятники поверженной Российской империи. Сохранились ли хоть для музея их высокие медвежьи шапки и расшитые золотом мундиры, когда яростно уничтожалось всё, что касалось нашего тысячелетнего исторического прошлого?