Горькая любовь

Она говорила «нам удалось», и это меня огорчало. Ведь она особо не выделяла мои заслуги.

— Что ты ей такое сказал? — спросил Витторио, догнав меня на углу улицы, где мы встречались.

— Не знаю, а что?

— Как всегда, ударилась в слезы. Иногда мне кажется, что она не рада нашим прогулкам.

— Да нет же! Может, она сама хотела бы пойти с нами. Но вот нога... — ответил я, скрывая за улыбкой горечь.

— Нога тут ни при чем! Она, когда хочет, ходит очень даже хорошо!

— Зачем ты так говоришь?!

— Но разве нам плохо вдвоем? — возразил Витторио.

— Конечно, неплохо, — согласился я с болью в сердце. Лишь стыд не позволял мне с мольбой попросить Витторио: помоги мне вновь обрести любовь Ренаты. Но сдержаться я не смог и смущенно пробормотал: — Ты же знаешь, Витторио, как я привязан к твоей матери.

15.

— На тебя жалко смотреть! — сказал мне однажды Витторио.

Год прошел с тех пор, как мы решили встречаться по четвергам и субботам. В ту субботу, 30 октября, ему исполнилось шестнадцать лет. Чтобы отпраздновать это событие, я повел его обедать в тратторию.

— Чем же я вызываю жалость? Ты уже не ребенок, а взрослый человек и отвечаешь за свои слова.

Витторио не был больше тем неповоротливым толстяком, что несколько лет назад. Казалось даже, будто жир помог ему набраться сил и вытянуться. Он положил на стол недочищенный апельсин и насмешливо посмотрел мне в глаза.

Прежде этого насмешливого взгляда я у него не замечал.

— Ну что ж, тогда слушай, — сказал он. — У матери есть другой. Неужели ты до сих пор не понял?

Я зажмурился, чтобы Витторио, не спускавший с меня глаз, не увидел, какая меня вдруг переполнила ненависть.

— Знаю, тебе больно. Но лучше узнать все сразу. Тогда ты перестанешь страдать, — донесся до меня его голос.

— Кто он? — Я снова открыл глаза.

— Ну, на этот счет можешь не волноваться. Представь себе — старик.

— Старик, — пробормотал я, пытаясь очистить мандарин, но пальцы у меня дрожали и не слушались.

— Дай-ка я очищу, — пришел мне на помощь Витторио. И, протянув мне очищенный мандарин, добавил: — Пожуй, горечь во рту пройдет.

Мы молчали, я машинально проглатывал дольку за долькой, не ощущая вкуса мандарина. Наконец Витторио сказал:

— Может, она до сих пор тебя любит, но тот, другой, — более надежная партия... он, представь, хотел меня погладить, но я отбросил его руку! «И не вздумай повторить», — сказал я этому старикашке. А мама мне: «Витторио, что за манеры?» Только сказала она это не очень-то уверенно. Она его терпит, наверно, но я...

Он рассек кулаком воздух, словно перед ним был один из наших былых врагов.

Витторио был искренне огорчен новой любовью матери.

— Если это вообще можно назвать любовью, — добавил он, желая выказать мне свою солидарность. Но, видно, он знал куда больше, чем рассказал. Он взял меня за руку, крепко ее сжал и сказал с грустью: — Пошли... У тебя такое лицо...

— Я отлично себя чувствую, — солгал я. — Но подышать свежим воздухом, пожалуй, не мешает. Подожди, я сейчас расплачусь.

Официант принес счет, и все время, пока я расплачивался и ждал сдачу, Витторио не сводил с меня глаз. Когда мы наконец вышли на улицу, он сказал:

— Если тебе надо побыть одному, ты не стесняйся!

— Да нет, — улыбаясь сказал я. — Давай сходим в кино!

Мы выбрали ковбойский фильм. Витторио давно признался мне, что не любит фильмы, в которых без конца дерутся и стреляют. Сейчас он захотел посмотреть именно такой фильм, решив, очевидно, что приключения на экране отвлекут меня, помогут забыться. Но когда в зале погас свет и Том Микс принялся расправляться с многочисленными врагами, Витторио сам увлекся похождениями героя. В самые напряженные моменты он крепко хватал меня за локоть и сразу отдергивал руку, словно напуганный моим оцепенением.

Выйдя из кино, я купил пирожных.

— И для мамы тоже! — вырвалось у Витторио.

— Конечно, и для мамы. Ведь это — твой праздник, верно?

— Зачем так много? — запротестовал Витторио, когда увидел, что я попросил шесть пирожных: по два для него и Ренаты и еще два для возможного гостя.

Размахивая коробкой, словно кадилом, Витторио неохотно направился к дому... Внезапно он остановился, вернулся назад и, не говоря ни слова, крепко меня обнял и поцеловал.

16.

Я решил исчезнуть. Теперь я испуганно вздрагивал, когда звонил телефон, и знаком показывал продавцу или продавщице: «Скажите, что меня нет в магазине». Если же я был один, я изменял голос, чтобы ни Рената, ни Витторио меня по телефону не узнали. А если Витторио приходил в магазин, я притворялся, будто очень занят. Сбрасывал вниз с книжных полок горы книг, словно я что-то искал и не находил. А сам изо всех сил крепился, чтобы ничего не спрашивать ни о его жизни, ни о Ренате. Стоя на лестнице, молчал, пока он что-нибудь рассказывал и чихал в облаке пыли, вздымавшемся от сброшенных мною книг. В конце концов он, обидевшись, уходил.

— Это старинные книги? — спросил он однажды.

— Старинные, старинные, — резко ответил я.

— И ты так вот их бросаешь?