Горькие яблоки

Из очередной поездки в покинутый город Марк привез сведения не просто неутешительные. Он привез сведения непонятные. За четырнадцать часов работы в городе он не обнаружил ни одной книги, ни одного рисунка, ни одной записи, ни одной фотографии – ничего такого, что могло бы хоть намеком пролить свет на жизнь планетян. Ничего, кроме безликой бытовой утвари, всяких там холодильников, пылесосов и кастрюль-скороварок. Ничего.

Их капсула не могла самостоятельно перемещаться по планете, неофициально нареченной экипажем Покинутой, так как служила только средством доставки, телезонды не могли залететь в каждый дом каждого города и поселка, а вездеходу для такой работы понадобился бы не год и не два. Система жизнеобеспечения капсулы была рассчитана на двадцать дней поиска плюс три аварийных – но никак не больше. Служба Дальнего Поиска была ограничена теми возможностями, которые мог дать объединенный энергокомплекс Солнечной системы. И с этим приходилось считаться.

Норман вылез из люка, осторожно опустил на пол ящик тестера. Сел, привалившись спиной к стенке блока питания, слушая монолог Марка перед микрофоном.

– Вот что, – произнес он, когда Марк замолчал. – Не очень нравится мне наш блок питания. Не хочу каркать, но вспоминается Анджей.

– Что, уже четыре точки? – Марк сбросил ноги с панели и повернулся к Норману. – Быстро однако.

– Нет, пока две. Еще одна поездка и хватит, будем отчаливать.

– Только съездить надо подальше.

– Посмотрим.

*

Садовников перекусил в столовой, посидел немного под липами на бульваре, чтобы скоротать обеденное время, а потом поехал в типографию. Оттуда он позвонил в приемную уточнить обстановку, и секретарша Валя передала просьбу шефа быть в шестнадцать на районном совещании во Дворце культуры. Садовников беспрекословно согласился, заскочил в сберкассу заплатить за квартиру, а потом добросовестно отсидел два часа в душном зале и добросовестно все выслушал и записал. К семи он уже благополучно прибыл домой, освежился под душем и направился к Ольге. До отпуска в селении на берегу осталось одним рабочим днем меньше.

Ольга жила далековато, в новом районе, и им еще предстояли мытарства по обмену квартир. Но мытарства Садовникова не пугали, он предвкушал эти приятные хлопоты. На конечной остановке он вышел из трамвая, купил у бабок гладиолусы и зашагал к дому Ольги.

Дом был крупноблочный, пятиэтажный, с неряшливо заделанными стыками. На балконах висело белье. Солнце угомонилось и кануло за крыши, в воздухе разносились удары доминошников. От остановки, обгоняя Садовникова, торопились женщины с продуктовыми сумками, впереди, пошатываясь, брел молодой человек с такими же, как у Садовникова, гладиолусами, подметая тротуар крупными бутонами.

Садовников шел не спеша, отыскивая взглядом Ольгино окно. Ольга в милом белом платьице стояла на балконе, облокотившись на перила, и задумчиво смотрела на трамвайную остановку. Он помахал букетом, но она не заметила. «Оля! – хотел крикнуть Садовников, но не крикнул, а заторопился к подъезду, возле которого чинно устроились на скамейке пенсионерки.

У кустов за спинами пенсионерок стояли подростки – два мальчика и девочка – и смотрели на окна. Напротив них, на подоконнике, полулежал мужчина в майке и с папиросой и поплевывал на траву. Садовников почти поравнялся с подростками, и тут девочка размахнулась и бросила что-то, похожее на спелую вишню, в стену прямо под окном с курящим мужчиной. Садовников свернул к подъезду, приготовился поздороваться с пенсионерками – и его ослепил брызнувший внезапно свет. Он зажмурился, потом открыл глаза и попятился к затихшей скамейке.

Над гаражами висело яркое еще вечернее солнце, не скрытое больше пятиэтажным крупноблочным домом, в котором жила Ольга, и светило прямо в лицо.

А дом исчез. Остался только срез фундамента и разделенные перегородками клетушки индивидуальных подвалов без потолков, видимые сверху, с того места, где стоял остолбеневший Садовников. В подвалах лепились самодельные стеллажи, забитые банками с вареньями и соленьями, висели по стенам лыжи и санки, лежали какие-то клеенки, мешки и связки газет, стояли два полуразобранных мопеда и большая белая ванна. В боковой клетушке громоздился непонятный агрегат, и на табуреточке сидел полуголый мужчина в потрепанных спортивных штанах. Мужчина ошалело крутил головой, глядя в неожиданно открывшееся небо.

Садовников наконец вновь обрел способность управлять своим телом и тоже начал крутить головой. На скамейке разыгрывалась немая сцена из «Ревизора». Подростки продолжали стоять у кустов и непонятно смотрели на Садовникова. Подъезжавший к дому белый «Жигуленок» замер, растопырив открытые дверцы. На балконы соседней пятиэтажки начали выходить люди. К обнажившимся ячейкам подвалов тоже бежали люди. И только от столика, вкопанного в растрескавшуюся землю между домами, продолжал долетать стук домино и зычные возгласы: «Ты что, кум, на Берию работаешь? Азом его, азом, ешь твою двадцать!»