Горький

Отзыв Софьи Андреевны оказался не очень удачным выступлением в области литературной критики. Он был написан в виде открытого письма, напечатан в суворинском «Новом времени» и растиражирован в статьях журналистов. «Не читать, не прославлять, не раскупать надо сочинения г-на Андреева, а всему русскому обществу восстать с негодованием против этой грязи, которую в тысячах экземпляров разносит по России дешевый журнал и издания фирм, поощряющих их…» Любопытно, что в этом письме С. А. Толстая не только ссылалась на авторитет своего мужа, но и высоко отзывалась о творчестве Горького, которое противопоставляла андреевской «грязи». Горький, по мнению Толстой, «светит в сторону борьбы» с грязью и невежеством и твердо знает, «что хорошо и что дурно», а вот Андреев «наслаждается низостью явлений порочной человеческой жизни и заражает этой любовью молодежь». Понятие «заражает» применительно к искусству взято из лексикона Л. Толстого.

Отзыв Толстого больно задел Андреева. Он писал критику А. А. Измайлову: «Читали, конечно, как обругал меня Толстой за „Бездну“? Напрасно это он — „Бездна“ родная дочь его „Крейцеровой сонаты“, хоть и побочная».

Между «Бездной» и «Крейцеровой сонатой» действительно просматривается связь. Инстинкт половой любви как разрушающее начало в человеке. Однако Толстой в своем рассказе расставлял точки над «i», осуждая с позиции христианства эту всепоглощающую человека страсть, а Андреев только провоцировал обсуждение вопроса: насколько человек — это человек и в какой степени человек — это животное?

Вообще в истории с «Бездной» обнаружился провокаторский талант Андреева. Задумав ответить критике, Андреев хотел написать то ли рассказ, то ли статью под названием «Антибездна». Вместо этого 6 марта 1903 года в «Курьере» появилось сочиненное самим Андреевым письмо Немовецкого, то есть выдуманный герой стал реальным лицом.

Письмо было большое, но оно заслуживает того, чтобы привести его полностью, так как это, во-первых, интереснейший исторический документ, а во-вторых, едва ли не первый случай литературной провокации подобного рода.

«Милостивый государь г. Редактор!

Прежде всего позвольте сказать, кто я. Я — герой „Бездны“… Да, да, герой той самой „Бездны“, которую написал Леонид Андреев, — студент-техник Немовецкий. И всё, что написал про меня Леонид Андреев, действительно было, хотя и не так, как он это написал. Я давно начал писать письмо вам о том, что вы прочтете ниже, но затем бросил. Подумал: к чему писать? Того, что написал Леонид Андреев, не то что не уничтожишь пером, а не вырубишь и топором. Да и не один Леонид Андреев обо мне писал. Поносили меня и Буренин[19], и все кому не лень. Даже приличнейший г. Скабичевский[20]

и тот облил меня грязью и объявил, что я представитель той лжеинтеллигенции, которая только на словах что-то проповедует, а на деле оказывается отребьем человеческого рода.

Затем все это как-то затихло, а теперь опять… Нет. Это уж слишком… Я не могу допустить, чтобы это так продолжалось, и объявляю во всеуслышание, что никогда не был повинен в том, в чем меня обвиняет Л. Андреев. Никогда… Я повинен кое в чем, может быть, гораздо худшем, гораздо более гнусном, но не в том.

Теперь расскажу, как все было, расскажу все без утайки.

Сначала, действительно, все было, как описывает Леонид Андреев. Если же и было не совсем так, то у Леонида Андреева оно описано с такой яркостью и силой, что я и сам теперь уже не могу себе представить, чтобы это было как-нибудь иначе. Да, все это так и было. Зиночка бросилась бежать. Вслед за ней кинулись эти проклятые бродяги, а на меня набросился один из них, и через несколько мгновений я, избитый, полетел в овраг. В безумном страхе я искал ее и, неожиданно, наткнулся на ее тело. Я упал подле нее на колени и целовал ей руки, дул ей в лицо, тормошил ее и всячески старался привести в сознание. Я понимал, какому ужасному поруганию подвергли ее, и это сознание, как будто, рождало боль в моей душе. Но все это тонуло в каком-то отчаянии и страхе, что она не проснется, что она умирает. Сердце мое билось, и в мучительной тревоге мысли мои путались в какой-то пестрый хаос. Наконец она глубоко вздохнула и открыла глаза. О счастье, о радость! Она жива и будет жить. И, забыв все на свете, я целовал ее руки и чувствовал, как на них из моих глаз скатывались слеза за слезой. И я поднял ее и помог ей встать. Разорванное платье обнажало ее плечи и грудь, и я старался прикрыть их, насколько возможно. Она, очевидно, еще не вполне пришла в себя и как-то странно озиралась, даже не замечая своего разорванного платья и наготы своих плеч. И вдруг она все вспомнила и поняла… Глаза ее широко раскрылись, из груди ее вырвался стон и, закрывая свою обнаженную грудь трясущимися руками, она с глухим рыданием прильнула ко мне и, точно ища защиты, спрятала свое лицо на моей груди. И вдруг я тоже все понял, понял уже не только своим умом, не только сознанием, но и всем сердцем, всем своим существом…