Горький дым

Этот наплыв эмоций вдруг охладил его — Максим убрал со стола грязную посуду, чтобы ничто не напоминало о дружеском ужине с мюнхенским гостем, открыл балконную дверь, проветрил комнату и лег спать, накрывшись только простыней: ночь выдалась жаркой, на острове Русановского пролива пели соловьи, и Максим долго не мог уснуть, очарованный соловьиными трелями — неужели в жизни может быть что-нибудь лучше?

Потом увидел во сне письменный стол, который все время увеличивался, пустой, отполированный до блеска. За ним сидел Юрий. Максиму хотелось опрокинуть стол на Сенишина, но сил не хватало, только сдвинул немного, а Юрий улыбался самоуверенно и беспечно, как-то снисходительно, и это не нравилось Максиму, он злился на двоюродного брата и начал говорить все, что думал о нем, не выбирая слов и не отличаясь корректностью, но Юрий не обижался — самоуверенный и нагловатый.

Утром, побрившись и обдумав на свежую голову ситуацию, Максим не стал звонить по оставленному Юрием номеру телефона, чтобы договориться о встрече и возвратить пакет с подарками. Вместо этого набрал номер телефона Ивана Каленика. В свое время они вместе учились в университете — только Иван на юридическом, и теперь он работает в Комитете государственной безопасности. Максим не знал, чем там занимается Иван, но вполне резонно рассуждал, что Ивану, в итоге, будет виднее, как поступить, и рассказал о вчерашней встрече.

Каленик выслушал не перебивая, помолчал, раздумывая, и попросил Максима побыть немного дома, ни в коем случае не связываясь с Сенишиным. Он позвонил минут через двадцать и назначил Максиму свидание около станции метро «Левобережная». Когда Рутковский приехал, увидел Ивана у входа. Каленик посадил Максима в белую «Волгу» и повез куда-то на Первомайский массив, где в одном из бесконечных стандартных домов поднялись на третий этаж и зашли в скромно обставленную квартиру. Здесь их ожидал совсем лысый мужчина с глубоко посаженными живыми глазами и мясистым носом. Он назвался Игорем Михайловичем, отпустил Каленика, усадил Максима на диван, сам пристроился на стуле напротив и попросил как можно подробнее передать разговор с Юрием Сенишиным.

Слушал, время от времени потирая тыльной стороной ладони раздвоенный подбородок, слушал молча, не перебивая и не задавая лишних вопросов, что говорило о характере уравновешенном и глубоком, впитывая все сказанное, внешне никак не реагируя на рассказ Рутковского. Когда Максим умолк, сказал:

— Ну твоего дядю, Ивана Сенишина, мы знали, а чтоб сынок! В конце концов, ничего удивительного нет. Но я думаю вот что: когда уж так агитируют тебя на эту «Свободу», может быть, согласишься?

Видимо, Игорь Михайлович прочитал на лице Максима такое, что вынужден был тут же добавить:

— Ты не волнуйся, парень, дело это долгое, и неизвестно еще, как оно обернется, но и отрезать все концы сразу нельзя. Предложение Сенишина, прямо скажу, заманчиво, нам в той своре не помешает свой человек, и если сможешь...

— Нет, — ответил Максим категорично, — не смогу!

Игорь Михайлович блеснул глазами.

— Слишком скорая теперь молодежь, — не одобрил он Максима, — ты и секунды не подумал. А тебе уже под тридцать, пора и рассудительным быть.

Максим покраснел.

— Но вы же только что сами сказали: свора. И хотите, чтобы я...

— Мы пока что ничего сейчас не решаем. Будем думать, и не только мы. А брату своему скажи, что его предложение заманчиво. Ясно?

Максиму все было далеко не ясно — он смотрел в проницательные глаза лысого человека, и этот разговор казался ему нереальным, будто продолжался еще сон об огромном столе; он потер лоб, как бы хотел увериться в реальности всего, что происходит, очевидно, Игорь Михайлович понял его, положил тяжелую ладонь на колено и добавил:

— Отец твой в эти годы уже батальоном командовал.

— Но ведь потом...

— То, что произошло потом, в этой ситуации воду на твою мельницу льет. Главное: ты все понимаешь и обиды в сердце не носишь. А мы на тебя надеемся.

— Не знаю, что и ответить.

— А если не знаешь, то слушай меня...

К концу дня Максим позвонил Сенишину. Они встретились в Гидропарке, и Юрий расцвел в улыбке, увидев на кузене подаренную им рубашку и действительно красивый цветной галстук. Они гуляли по берегу Днепра, и Максим признался Сенишину, что давно мечтает приобщиться к благам Запада и единственное, что сдерживало его, — неизвестность и страх сразу сесть на мель. Ну кому там нужен начинающий писатель, к тому же бытописец, как обозвал его кто-то из критиков? Ну а если есть перспектива получить работу и хоть какая-то родственная поддержка...

И вот они сейчас едут в Юрином «мерседесе» по мюнхенским улицам.