Горький и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

успел покритиковать французского писателя, назвав его произведение «открытой троцкистской бранью и клеветой», составленной из смеси демагогически надерганных газетных вырезок и старых контрреволюционных анекдотов. Выступая на международном антифашистском конгрессе писателей, Кольцов пояснял свою позицию: «Мы требуем от писателя честного ответа: с кем он, по какую сторону фронта борьбы он находится? Никто не вправе диктовать линию поведения художника и творца. Но всякий желающий слыть честным человеком, не позволит себе гулять то по одну, то по другую сторону баррикады. Это стало опасным для жизни и смертельным для репутации». Вскоре Кольцов был арестован и казнен в застенках НКВД. <…> Пропагандистская кампания против написанной по личным впечатлениям книги А. Жида была настолько масштабной, что предусматривала тщательное наблюдение за реакцией на ее появление всего сообщества советских писателей. В донесении сексота по кличке «Эммануэль» от 5 июля 1936 г. делался вывод о сомнительных настроениях И. Бабеля, у которого 26 июня обедал А. Жид. Бабель, как доносил сексот, охарактеризовал своего гостя следующим образом: «Он хитрый, как черт. Еще не известно, что он напишет, когда вернется домой. Его не так легко провести. Горький, по сравнению с ним, сельский пономарь. Он <Жид> по возвращении во Францию может выкинуть какую-нибудь дьявольскую штуку». Очень характерен и еще один документ. 9 января 1937 г. начальник 4-го отдела ГУГБ НКВД СССР комиссар госбезопасности 3-го ранга Курский в спецсправке на имя Ежова (а от него Сталину), с которой ознакомились также Молотов и Каганович, сообщал, что во время общемосковского совещания писателей, посвященного VIII Всесоюзному съезду советов (декабрь 1936 г.), Пастернак в кулуарных разговорах доходил до того, что выражал солидарность «с подлой клеветой из-за рубежа на нашу общественную жизнь», оправдывал Жида, считая, что «он писал, что думал, и имел на это полное право», а Павел Антокольский, поддерживая позицию Пастернака, замечал, что «Жид увидел основное – что мы (советские писатели) мелкие и трусливые твари» [КУЛИКОВА. С. 49 и 56–57].

Отметим, что в годы «Большого террора» контакты с посещавшими СССР зарубежными писателями часто фигурировали в числе обвинений во «вражеской деятельности», предъявлявшихся органами НКВД арестованным как «враги народа» советским литераторам. Большое число этих «новых звезд» вскоре погасло – одних расстреляли, другие сгинули в ГУЛАГе. Особенно пострадала «птичья стая» – российские поэты, представители различных национальных культур, всего – около 200 человек! – см. «Погибшие поэты – жертвы коммунистических репрессий»: URL:Вильгельм Кюхельбекер, старый друг «первого русского поэта», увековеченный его едким каламбуром «И кюхельбекерно

и тошно», ничуть не преувеличивал, когда, в своей сибирской ссылке писал в оде «Участь русских поэтов» (1847 г.):