Горький пепел

– Мы не в героической поэме, – поморщившись, сказал он. – Никто вас в вашем положении не осудит, ваша светлость.

Я выдохнула. Можно было добавить, что меня мучает совесть, что мне плохо, если я не занята делом, что я прикипела к Вейну и людям в нем. Но это было слишком личным и не убедило бы капитана гвардии. И я сказала единственное, что было способно изменить его решение:

– Андрей Юрьевич, я ведь могу в любой момент обернуться в птицу и улететь напрямую в Вейн. Могу заставить вас подчиниться мне, и вы даже не поймете этого. Но мне бы не хотелось терять ваше хорошее отношение или находиться в замке без вашей защиты.

Я не стала добавлять, что никогда в жизни ни того, ни другого не делала и вовсе не уверена, что смогу. Мне и угрозы-то дались с трудом.

Осокин остро взглянул на меня, словно примеряясь, не получится ли оглушить и связать дурную герцогиню, прежде чем она прыгнет за борт, поразглядывал немного – я встретила его взгляд, и он поджал губы и отступил. Поверил.

– Я сообщу капитану, что мы возвращаемся, – сказал он сухо. – И поговорю с Леймином.

– Спасибо, Андрей Юрьевич, – я улыбнулась с облегчением. – Вы ведь не уйдете от меня теперь?

– Нет, – буркнул он, вложив в короткое слово все неодобрение, и вновь открыл дверь в капитанскую рубку.

Мне пришлось выдержать еще один непростой разговор с Леймином, который уговаривал, увещевал, возмущался, а в конце договорился до того, что не пустит меня в замок без согласия герцога.

– С ним пока не связаться, – завершил он свою воспитательную речь, – но, уверен, как только он узнает о вашем решении, тут же запретит вам приезжать в Вейн.

– Запретит мне? Не пустите меня в мой дом? – уже раздраженно переспросила я. – Жак, вы знаете, как я вас уважаю, но это уж слишком. Довольно. Я приняла решение, я понимаю его возможные последствия и больше не желаю слушать ничего подобного. Я не спрашиваю у вас разрешения, а ставлю в известность. Вы так же служите мне, как и его светлости, не так ли?

Мне было неприятно от собственной резкости, тем более что Леймин для нашей семьи был больше, чем глава службы безопасности, но удушающей опеки я наелась еще в Иоаннесбурге.

– Примите мои извинения, госпожа герцогиня, – обиженно проворчал старик после паузы, и я представила, как угрожающе он вращает глазами. – Я действительно позволил себе лишнего. Как я понимаю, только лорд Дармоншир способен вас сейчас остановить. И повторю, – добавил он непоколебимо, – очень надеюсь, что он это и сделает.

Я положила трубку, чтобы не наговорить ему того, о чем потом буду жалеть. Иногда мне казалось, что мир состоит из людей, считающих, что лучше знают, как мне поступать.

Корабль разворачивался, а я стояла у поручней, подставив лицо ветру, – он ласково касался моих щек, и это успокаивало. Люку я звонить не стала. Сам позвонит. И я найду, что ему сказать. Заодно успокоюсь, переживу обиду и злость и смогу разговаривать разумно – во всяком случае, я очень на это надеялась. Потому что я так соскучилась по нему, меня так штормило, так кидало от нежности и гордости за него к желанию надавать пощечин, сделать больно и наорать, что становилось страшно.

«Да, беременность сделала тебя еще и агрессивной».

Но ветер уже остудил мою голову, и я только улыбнулась и приложила руку к животу, прислушиваясь к себе. Иногда, очень редко, что-то сдвигалось во мне, словно на бурю эмоций опускали задвижку, и я на несколько минут погружалась в непривычный блаженный покой. Как сейчас.

На обратном пути я позвонила Кате. Мы иногда созванивались с ней – буквально на несколько минут – и говорили о всякой ерунде. Нам обеим было страшно из-за войны и неизвестности, и эти разговоры, как и чайные посиделки с леди Лоттой и Ритой в Вейне, придавали ощущение нормальности происходящему вокруг.

– Ты знаешь, мы тоже переехали, – сказала мне Катя в этот раз, после того как выслушала мои восторги по поводу победы Люка и мою язвительность из-за его молчания. – Нас перевезли на какой-то хутор под Иоаннесбургом. Вместе с твоей сестрой, Марина. Сказали, опасно оставаться в монастыре, дали час на сборы… Саша нас и перенес. Теперь тут обустраиваемся.

Я озадаченно хмыкнула.

– Мариан мне и слова не сказал. Хотя, конечно, ему не до этого. Как вам там, удобно?

– Да, вполне, – отозвалась Катя. – Девочек уже закормили творогом. Тут такая фактурная бабушка-хозяйка, Марина! Маленькая, чуть сутулится, а взгляд такой, будто подковы может голыми руками гнуть.

Ее речь прервалась моим хихиканьем.

– Марин, – позвала Катя тревожно, и я замолчала. – Я не хотела тебе говорить, но все же скажу. Будь осторожна. Я гадаю на своих, раскладываю зерно… И тебе раз за разом выпадает большое удивление и смерть рядом.

– Ничего удивительного, – тяжело сказала я. Смешливое настроение как рукой сняло. – Я же медсестра, Катя. Смерть всегда рядом со мной.