Горько-сладкий эрос

Отсюда и все уловки. Самое эротическое в чтении (и письме) – игра воображения, возникающая в пространстве между тобой и объектом познания. Поэты и романисты, как и влюбленные, своими метафорами и хитростями пробуждают пространство к жизни. Границы пространства суть границы того, что ты любишь, и его несовершенства заставляют разум работать. А вот и Эрот, нервный реалист в сентиментальном пространстве, который действует из любви к парадоксам, а именно – складывает любимые объекты, пряча из виду, превращая в тайну, помещая в слепую зону, где они застывают между известным и неведомым, реальным и возможным, близким и далеким, вечно желанные и притягательные.

Лед-удовольствие

Как же мы говорим, что оно (время) есть, если причина его возникновения в том, что его не будет!

Августин, «Исповедь»И в миг, когда целуешь, [время]

Возьмет и кашлянет![61]Уистен Хью Оден, «Однажды вечером»

Слепая зона эроса – парадокс как времени, так и пространства. Желание сделать отсутствующее присутствующим, сомкнуть близкое и далекое – это еще и желание наложить «тогда» на «сейчас». Влюбленный тянется к точке во времени, именуемой «тогда» – когда сможет впиться зубами в вожделенное яблоко. В то же время понимая: как только «тогда» станет «сейчас», горько-сладкий миг, миг желания, закончится. Вы не можете этого хотеть – и все же хотите. Давайте же рассмотрим, каково это.

Ниже приведен фрагмент сатировой драмы Софокла «Любовники Ахилла». Этот фрагмент – описание желания. Тема эроса описывается очень тонко, высвечивая все его противоречия. В центре – холодное, изначальное удовольствие. Вокруг центра вращается время: различные промежутки, различные дилеммы, которые порождает время. Обратите внимание: этот текст представляет собой аналогию, сравнение. Ни наслаждение, ни различные аспекты времени не отождествляются с эросом, но то, как они взаимодействуют, может восприниматься нами как эрос:

τὸ γὰρ νόσημα τοῦτ᾽ ἐφίμερον κακόν·ἔχοιμ᾽ ἂν αὐτὸ μὴ κακῶς ἀπεικάσαι.

ὅταν πάγου φανέντος αἰϑρίου χεροῖνκρύσταλλον ἁρπάσωσι παῖδες εὐπαγῆ,τὰ πρῶτ᾽ ἔχουσιν ἡδονὰς ποταινίους·τέλος δ᾽ ὁ ϑυμὸς οὔϑ᾽ ὅπως ἀφῇ ϑέλειοὔτ᾽ ἐν χεροῖν τὸ κτῆμα σύμφορον μένειν.

οὕτω δὲ τοὺς ἐρῶντας αὑτὸς ἵμεροςδρᾶν καὶ τὸ μὴ δρᾶν πολλάκις προίεται.Недуг такой недобрым сделал каждый день.Вот с чем удачно я могу сравнить его:Как в обе руки льда блестящего кристаллХватают дети жадно – радость так нова

И вовсе отпускать его не хочет дух —И все ж сокровище в руках не удержать.Так и желание влюбленного: дерзатьИ не дерзать. Туда-сюда и вновь тудаГоняет вечно всех – большое это зло[62].(Radt, fr. 149)

О многом умалчивает это стихотворение, как и любая формулировка желания, и все же нам кажется, что мы точно ощущаем его смысл. К примеру, здесь напрямую не говорится, что желание желанно. Здесь с первой же строчки оно «зло» и «недуг». Внутри сравнения (строки 2–7) желание доставляет удовольствие, но это удовольствие заключается в том, чтобы держать в руках тающую льдинку. Удовольствие, связанное с острой болью, надо сказать, но опять же – о боли, причиняемой льдом, напрямую не говорится. Здесь лед приносит новую разновидность удовольствия. Отсутствие предсказуемых атрибутов что у льда, что у желания удивляет, словно отсутствующая ступенька, но мы все равно карабкаемся через стихотворение. Оно ведет сразу в два места, точно лестница, придуманная Эшером или Пиранези, и кажется, будто стоишь в обеих точках разом. Как так вышло?