Горькое похмелье

На диванчике штабного отсека мирно спал совершенно штатский, в потертой кожанке и мятых брюках человек, сын арендатора из-под Херсона, создатель Красной армии, сокрушивший – если не в боях, то «катаньем» – белые армии, свирепых крестьянских вождей, немцев, англичан, греков, французов и прочих интервентов. Спал, посапывая и причмокивая. Может быть, ему снилась красавица жена Наташа Седова, дочь донского казацкого старшины, ненавистника «студентов, жидов и прочих революционеров». Наташа без памяти влюбилась в козлобородого революционного трибуна, отказалась ради него от отца и всей многочисленной родни, которая с самого начала почуяла в этом козлобородом будущего палача казачества.

О Революция! Встреча огненной магмы с океаном!

Знаменитый поезд пока стоял. Но время бежало, мчалось, летело…

Стены вокзала кое-где были подкопчены пламенем, вырывавшимся из разбитых окон. Название, впрочем, можно было легко прочесть: «Юзовка».

На железнодорожных путях стояли разбитые и целые вагоны, платформы с углем. И здесь же полусожженный, с дырами от снарядов в обшитых вагонах, бронепоезд «Доброволецъ». Над одним из его вагонов полоскался на легком ветерке белый флаг, символ капитуляции.

Махно въехал на перрон на своем жеребце. Его сопровождала свита. И хотя многие махновцы были перевязаны, а кто и испачкан кровью, все они были веселы.

У конца перрона стояли две артиллерийские упряжки, и здесь же Нестор увидел Павла Тимошенко на крестьянском коньке, с бебутом на поясе.

– Молодец, Павло! – крикнул ему Нестор, указывая на молчаливый и уже вовсе не страшный бронепоезд. – Хорошо уцелил!

– Если б они только знали, что я уже был без снарядов – не сдались бы, – осклабился Павло. – Я пушку страхом заряжал!

Возле вагонов под охраной хлопцев сбилась в кучку команда бронепоезда. В основном это были офицеры в кожанках, черных гимнастерках или английских френчах.

– Пушкари! – крикнул им Тимошенко. – К трехдюймовкам снарядов не позычите?

– Были б у нас снаряды, ты б тут рожи не корчил, – ответил ему капитан с эмблемой броневых сил на левом рукаве кожанки.

– Молодец. Смелый. До донышка, говорите, довоевались? – продолжал веселиться Тимошенко. И обратился к Махно: – Батько, а може, того… я их сагитирую перейти до нашего состава? А бронепоезд чуть подремонтируем, назовем его «Батько Махно».

– Нам бронепоезда ни к чему, – ответил Махно, оценивающим взглядом оглядывая команду бронепоезда. – К тому ж – добровольцы… Порубать их в капусту – и только!

– Это мы в секунду! – ухмыльнулся Щусь.

Махно пошел дальше по перрону, сопровождаемый Чернышом.

– Бронепоезд… – рассуждал он на ходу. – У нас степ. В степу сто дорог, а у бронепоезда один путь…

– Это точно, – согласился Черныш, без особого, впрочем, энтузиазма. – А ты, батько, на карту смотрел? Мы ж здесь, как муха в варенье, в паутине дорог. Донецкий бассейн, словом. Кругом узловые станции… Зажмут бронепоездами – не вырвемся. Тем более что мы без боеприпасов… Опасное место!

– Помогут. Донбасс большевикам во как нужен! – Махно провел ладонью по горлу, отметая опасения начштаба.

В аппаратной он продиктовал телеграфисту:

– «Начдиву Заднепровской Дыбенко, командюжфронтом Гиттису… Нахожусь в сердце Донецкого бассейна Юзовке. Наступаю Ясиноватую, Иловайскую… Захват Таганрога и Ставки Деникина вопрос дней… Также возьму Ростов… Несу большие потери. Срочно нуждаюсь боеприпасах, вооружении, пополнении живой силой… Комбриг батько Махно».

– Открытый текст, могут перехватить! – предупредил Черныш.

– А хрен с ними, пусть боятся! Со страху голова кругом пойдет!

Махно еще не знал, какой сокрушительный удар будет нанесен ему здесь, в Донбассе. На следующий день на станции Юзовка он принял очень вдохновляющую юзограмму: «…Эшелон вооружением боеприпасами вышел Константиновки прямым направлением Юзовка. Встречайте. Командюжфронт Гиттис, начштафронт Тарасов».

– Ну от, хлопцы, – удовлетворенно произнес Нестор. – С утречка попрем на Таганрог, в гости до Деникина. Обед генералу спортим!..

Хлопцы рассмеялись. До чего же весело воевать у батьки!..

Ставка Деникина размещалась на лучшей улице Таганрога – Петровской, которая пролегала от вокзала до самого маяка, перерезая город на две части, словно ножом.

Антон Иванович, небольшого росточка, осанистый, расхаживая по кабинету, говорил начальнику штаба генералу Романовскому: